Однажды (судя по всему, это произошло в 1930 году, но точную дату никто вам не назовет) профессор англосаксонского языка в Оксфордском университете Джон Рональд Руэл Толкин занимался рутинной работой – проверкой экзаменационных сочинений. Неожиданно в одной из работ он наткнулся на чистый лист. Рука профессора сама собой вывела на нем строчку: "В земле была нора, а в норе жил хоббит". Что это была за нора и уж тем более кто такой был этот хоббит, на тот момент не смог ответить бы и сам Толкин.

Но эта фраза за семь лет кропотливой работы превратилась в книгу, признанную одной из лучших детских сказок в истории. 21 сентября 1937 года "Хоббит" увидел свет. А из него затем выросла целая трилогия – уже не для детей, а для взрослых.

Толкин в первую очередь Рональд, а не Джон, хотя это и его второе имя. Первое свое имя писатель не любил. Вот что писал отец Толкина своей матери после рождения мальчика: "Первое имя у него будет Джон – в честь дедушки; а полное, наверно, Джон Рональд Руэл. Мэб (мать писателя) хотела назвать его Рональдом, но я хочу сохранить и Джона, и Руэла…" Вообще отец Толкина хотел назвать его Джон Бенджамин Руэл (от чего сам Толкин, как он признавался, не отказался бы), но мать была уверена, что родится девочка, и хотела назвать ее Розалиндой. Розалинда, как вы понимаете, превратилась в Рональда.

Предоставим слово самому Толкину: "Впервые я попытался написать историю в возрасте лет семи. Причем про дракона. Я ничего о ней не помню, за исключением одного-единственного филологического факта. Моя матушка насчет дракона ни слова не сказала, зато обратила мое внимание на то, что говорить следует не "зеленый огромный дракон", а "огромный зеленый дракон". Я еще недоумевал почему; недоумеваю и по сей день".

Толкин по-настоящему воевал в Первую мировую. Он служил связистом и участвовал в одном из самых кровопролитных сражений той войны – Битве на Сомме, в которой только британская армия потеряла около 420 тысяч человек убитыми. В октябре 1916 года он заболел то ли окопной лихорадкой, то ли сыпным тифом и оправлялся от болезни несколько лет, дослуживая военные годы в тренировочных лагерях в Англии. Несколько близких друзей Толкина не вернулись с войны.

Толкин был глубоко верующим христианином, причем католиком, а не англиканцем. Когда он был еще ребенком, его мать, а вслед за ней, естественно, Рональд и его младший брат Хилари перешли в католичество, что немедленно сказалось на их и без того шатком материальном положении: от Мэйбл отвернулись родственники-англиканцы, а отца Толкина на тот момент уже не было в живых. Про "Властелина Колец" Толкин так прямо и писал: это произведение "религиозное и католическое".

Кстати, нынешний папа римский Франциск, будучи еще архиепископом Буэнос-Айреса, в одной из своих проповедей в 2008 году говорил о Толкине: что его герои разыгрывают истинно христианскую драму борьбы добра со злом, что в книгах Толкина всегда присутствуют понятия "утешения" и "надежды" и т.д. А в Великобритании даже периодически всерьез обсуждается предложение группы католиков о причислении Толкина к лику святых.

Если бы Толкин был до сих пор жив, мы, скорее всего, никогда не видели бы экранизаций его книг. Толкин считал, что их невозможно экранизировать, и изо всех сил сопротивлялся любым попыткам написать сценарий по "Властелину Колец", так как он был убежден, что адаптация разрушит все хитросплетения сюжетных ходов. Кроме того, он был уверен, что его произведения будут экранизированы либо студией Disney, либо как минимум в ее стилистике, а про Disney он так и писал: "От всех их работ меня с души воротит". Сыну Толкина Кристоферу, который, как мы уже сказали, является главным хранителем наследия отца, экранизации Питера Джексона, кстати, ужасно не нравятся.

Толкин без преувеличения терпеть не мог все французское: людей, культуру и кухню. Он считал, что французы "вульгарны, болтают попусту, свистят и ведут себя неприлично". Доходило до того, что Толкин презирал завоевание Англии норманнами в 1066 году. Он считал, что оно положило конец золотому веку англосаксонской культуры, засорив ее европейскими веяниями.

Помимо Disney и всего французского, Толкин еще и не переносил автомобили (как и любые другие машины) и долго отказывался учиться вождению. И лучше бы он этого вообще не делал, потому что водителем Толкин был безобразно грубым. В Оксфорде его стиль вождения вошел в поговорку. Доходило до того, что он мог ехать по улице с односторонним движением не в том направлении, тараня встречные автомобили с криком "Атакуй их, и они бросятся врассыпную!". Жена Толкина Эдит отказывалась садиться в машину, если ее муж был за рулем.

Толкин знал около полутора десятков иностранных языков, живых и мертвых: французский, немецкий, финский, испанский, итальянский, греческий, латынь, два валлийских – современный и средневековый, среднеанглийский, англосаксонский, древнеисландский (а по некоторым данным, еще и древнескандинавский) и любимый им готский. Помимо этого, он мог худо-бедно изъясняться на русском, шведском, датском, норвежском, нидерландском и языке лангобардов. Когда ему надоели существующие языки, он начал сочинять собственные, и насочинял их еще около полутора десятков.

Толкин очень нечетко говорил. Многие его студенты вспоминали, что его лекции было трудно понимать не только из-за их сложности (Толкин не "нисходил" до уровня слушателей), но и из-за плохой дикции лектора. На то было, судя по всему, две причины. Во-первых, биографы указывают на наличие у Толкина некой сказавшейся на его речи юношеской "спортивной травмы" (полученной, видимо, во время игры в рэгби в Оксфорде – Толкин был хорошим рэгбистом и даже капитаном команды). Во-вторых, мысль говорившего Толкина едва ли не всегда опережала его речь, и он, проглатывая целые слова, прерывал одно предложение и начинал другое. Кроме того – кто знает? – возможно, нечеткая речь Толкина была последствием в том числе знания огромного числа языков, на которых он периодически говорил.

Пожалуй, наилучшее описание речи Толкина (как, возможно, и всего остального, что касается писателя), оставил автор авторизованной самим Толкином биографии Хэмфри Карпентер. Вот как он описывает монолог Толкина во время их первой встречи: "Он горячится, выпаливает слова залпами. Целые фразы съедаются, комкаются, теряются в спешке. Время от времени хозяин теребит губы рукой, отчего речь его становится еще менее разборчивой. Он изъясняется длинными сложноподчиненными предложениями, почти не запинаясь, – но внезапно останавливается".

Толкин был чудовищно скуп. Он фиксировал все свои траты вплоть до таких мелких, как покупка почтовых марок и лезвий для бритвы. Особенную скупость он проявлял в вопросе налогов. Когда британское правительство разработало схему финансирования строительства сверхзвукового самолета из бюджета, Толкин, по свидетельствам очевидцев, был вне себя от злости и написал поперек своей налоговой декларации "Ни пенни на "Конкорд!".

В 1937 году немецкие издатели захотели перевести и опубликовать "Хоббита". С Толкином связался чиновник из Третьего рейха, чтобы уточнить, арийское у писателя происхождение или нет. Толкин ответил в своем неподражаемо занудном стиле: "К великому моему прискорбию, мне не совсем ясно, что вы подразумеваете под словом arisch. Я не арийского происхождения; то есть не индоиранского. Насколько я знаю, никто из моих предков не говорил на хиндустани, персидском, цыганском или родственных им диалектах. Но если ваш вопрос на самом деле подразумевает, нет ли во мне еврейской крови, могу лишь ответить, что, к превеликому моему сожалению, среди моих предков представителей этого одаренного народа не числится" – и т. д. и т. п.

Надо ли говорить, что до 1945 года "Хоббит" был в Германии под запретом.

Толкин, судя по всему, действительно был невыносимым занудой. Например, он бросился переделывать целые эпизоды "Властелина Колец", когда обнаружил, что в одну и ту же ночь его герои, находящиеся в разных точках Средиземья, видят разные фазы луны, и даже составлял для этого специальные таблицы. Он и о своих студентах говорил: "Предпочитаю скучных зануд". Впрочем, наверно, только такой человек и мог создать такие книги.

Толкин на протяжении долгих лет дружил с другим знаменитым автором фэнтези – Клайвом Стейплзом Льюисом. Но это была "ревнивая" дружба: писателям никогда особо не нравилось творчество друг друга, а в какой-то момент и сама дружба начала разваливаться. Толкина, по-видимому, откровенно бесили "Хроники Нарнии" Льюиса. Во-первых, того совершенно не волновали фазы луны и другие несоответствия в его книгах. Как следствие, Льюис затрачивал на одну книгу около полугода, и за семь лет он написал и опубликовал все семь романов о Нарнии. Толкин работал над "Властелином Колец" около полутора десятков лет и годами вел переговоры о его публикации, а "Сильмариллион" не мог дописать и опубликовать до конца жизни. Кстати, манера говорить энта Древеня из "Властелина Колец" (вот это вот "хррум, хуум") была списана Толкином именно с Льюиса.

Последний, надо признать, платил Толкину тем же. Когда Толкин однажды рассказал ему о новом персонаже, которого собирался ввести в повествование, тот воскликнул: "Нет, только не еще один гребаный гном!"

Толкин писал слово "гномы" как dwarves. После публикации "Хоббита" в 1937 году тогдашние английские граммар-наци заклеймили Толкина за то, что он отклонился от литературной нормы dwarfs, рекомендованной Оксфордским словарем. Но Толкин ничего менять не стал. Он был редактором этого словаря.

Однажды Толкин встретился с голливудской дивой Авой Гарднер. Их представил друг другу на торжественном вечере в Оксфорде в 1964 году писатель Роберт Грейвз, и они даже мило побеседовали несколько минут. Только Толкин не знал, кто такая Ава Гарднер, а она понятия не имела о Толкине. Великому писателю и знаменитой актрисе ничего не говорили имена друг друга. Поговорили – и разошлись навсегда.

Формула толкиновского волшебства давно выведена литературоведами. Он не только придумал идеально обустроенный эскапистский (в хорошем смысле слова) мир, но и переизобрел эпическую традицию, подселив в нее симпатичных, приземленных и понятных современному читателю хоббитов. Еще одним важным изобретением Толкина стало конструирование языков, на которых говорят вымышленные им существа. Лингвистический талант автора превратился в языковой фундамент, на котором стоит его мир. Помимо языков, писатель создавал карты, календари, генеалогические древа, гербы и, как оказалось позднее, многочисленные (12 книг!) тома исторических и мифологических хроник придуманного им Средиземья. Мира, который стал родным и для своего создателя, и для миллионов читателей его книг.

Но мало придумать новый мир. Нужно рассказать о нем языком совершенной прозы. И Толкину это удалось. Долгие и мучительные годы создания черновиков, вечные попытки выкроить время для творчества между проверками студенческих работ все же завершились прижизненной публикацией «Хоббита» и «Властелина колец». Толкину удалось создать тексты, где нашлось место всему. Эпические боевые сцены и захватывающие пейзажи, по-настоящему смешные шутки и согревающая сердце история дружбы и боевого братства. Узнаваемые цитаты из европейской мифологии и переплавленный личный опыт автора, терявшего товарищей на полях первой мировой войны. Здесь каждый шаг, каждый цветок, каждое слово и жест неслучайны. За ними стоят годы исследований и тома историй.

Кстати, обратите внимание, что тексты Толкина предполагают рост и развитие читателя. Детская повесть «Хоббит», полифонический «Властелин Колец», одинаково вдохновляющий и подростков, и взрослых читателей. Наконец, еще более сложные «Сильмариллион» и тома «Утраченных сказаний», рассчитанные на преданных поклонников мира писателя.

Еще одна важная особенность его текстов, которая относится больше всего к «Властелину колец». Каждый (даже самый малозначительный) герой эпопеи проходит свой путь изменений и преображения. И достигаются они не с помощью волшебных артефактов (хотя и такие есть в его текстах). Нет, героя меняет его миссия, его путь, сама земля Средиземья. Но в конце, где горечь сплавлена с любовью и слезы застилают строчки книги, мы будем скучать.

О Гэндальфе Сером, который был другом хоббитов и мастером фейерверков, а стал великим волшебником и советником короля. О хмуром Бродяжнике, который был готов отдать жизнь за незнакомых хоббитов, но превратился в могучего короля Арагорна. Об эльфе Леголасе, который еще не увидел моря. О хоббите Фродо, который не знал забот и был частью простого и маленького Шира. Мы будем жалеть о том, что из мира утекает волшебство, оставляя нам сказания и легенды. И о том, что спаситель Средиземья спас его не для себя.

Кстати, вы заметили, что тексты Толкина не ранят (как, например, «Хроники Нарнии» его друга К. С. Льюиса или «Песнь льда и огня»), но исцеляют. Это уникальный литературный и читательский опыт, равного которому в фантастическом жанре… нет?

Столкновение с «Властелином колец» ошеломляет. И хочется найти что-то похожее на Толкина. Но второго Профессора не случится. Потому что Толкин – это Средиземье, а Средиземье – это Толкин, и ключи от этой вселенной лежали в руках у него и его самоотверженного сына Кристофера. Но наследие Толкина проступает во многих выдающихся литературных фантазиях XX и XXI веков.

Толкиновская неспешность, обстоятельность и неповоротливость проскальзывают в сокрушительно медленных текстах Джорджа Р. Р. Мартина и Патрика Ротфусса. Воспевание дружбы и боевого братства, фигура жертвенного героя отражается в текстах Джоан Роулинг о Гарри Поттере. И когда мы видим огромный, древний и сложный мир глазами юного и восхищенного волшебника Геда у Ле Гуин или мечтателя Саймона у Тэда Уильямса, мы словно ощущаем на своем лице дуновение ветра из Средиземья.

Без немыслимых, многословных томов поздних толкиновских хроник, наверное, не было бы сверхподробного мира «Колеса времени» Роберта Джордана или бесконечно литературного «Джонатана Стренджа и мистера Норелла» Сюзанны Кларк. Без кротких, маленьких и совсем не значительных хоббитов не было бы поколения «случайных обычных героев», которые вынуждены спасать свой мир. Таких, например, любит описывать Нил Гейман.

Толкин необъятен. Он создал мир, он создал миф, и в миф же он ушел. На надгробной плите Рональда и его жены Эдит начертаны имена Берена и Лутиэн. Эти двое – герои самой возвышенной и трагической истории Средиземья. Было бы лукавством сказать, что это счастливая история, но она дарит надежду. Надежда светится волшебным маяком во всех текстах Толкина. В необъятных сагах, и в маленькой притче, в письмах усталого и запутавшегося человека, в лекциях и в стихотворениях. Надежда пребывает в его мире и пребывает в нас. Всегда.

Хоббит Бильбо Бэггинс, добропорядочный обитатель буржуазного Шира, любитель покурить трубку и владелец респектабельной норы в викторианском вкусе – один из самых известных литературных персонажей, которым по воле автора довелось перенестись из мира, очень похожего на современный, – в пространство средневековых преданий. Его создатель, Дж.Р.Р. Толкин, не скрывал, что ассоциировал с хоббитом самого себя. А значит, отправляя Бильбо в далекий поход за сокровищами дракона, ставил своеобразный эксперимент, как адаптировался бы в средневековом мире современный человек.

Мотив бытовой неприспособленности Бильбо к суровым условиям жизни эпических героев постоянно обыгрывается в начале повествования, но вскоре отходит на второй план. Куда важнее – отличия в подходе хоббита к преодолению встающих перед ним испытаний.

Вместо того, чтобы доблестно сразиться с Голлумом или хитроумно убить его, пользуясь своей волшебной невидимостью, он, испытывая жалость к «одинокому, несчастному и заброшенному» чудовищу, предпочитает перепрыгнуть через его голову, увернуться и убежать. Бильбо не желает вместе с гномами воевать за сокровища с былыми союзниками или подобно герою-трикстеру похитить сокровища и дезертировать. Он передает главную драгоценность, кристалл Аркенстон, противоположной стороне, чтобы решить конфликт путём переговоров, при этом сам отказывается от награды, чтобы избежать кровопролития. Хоббит совершает настоящие подвиги, но так и не становится похожим на «правильных» средневековых героев с их беспощадностью к врагам и жаждой славы и богатства.

У Толкина сюжет о современнике, попавшем в мир средневековых сказаний, не стал только поводом для сатиры на пороки своей эпохи, как, например, у Марка Твена в романе «Янки из Коннектикута при дворе короля Артура». Напротив, Бильбо способен творчески преобразить «эпический» мир к лучшему и решить задачи, которые «настоящим» героям были бы не под силу.

В свою очередь, и средневековый мир изменяет путешествующего по нему хоббита. Для него, равнодушного к сокровищам и славе, главной ценностью в этом мире являются песни и предания, которые он слышит в долине эльфов. Собственные подвиги важны для Бильбо прежде всего как возможность соприкоснуться с миром легенд – и «досочинить» их на практике в роли действующего лица. Не удивительно, что к концу истории он даже становится настоящим поэтом и сам принимается слагать новые песни.

Эксперимент автора с литературным «путешествием во времени» привел не к конфликту двух миров, а к их органичному и взаимовыгодному сосуществованию. Благодаря движению «туда и обратно», из эпохи в эпоху, возникали новые повороты сюжета, новые образы и новые смыслы. Одновременно с экспериментом на «сказочном» материале, Толкин изучал иные формы диалога современности и средневекового прошлого – уже как ученый-медиевист.

Главной сферой научных интересов Толкина-филолога было исследование знаменитого англосаксонского эпоса «Беовульф». Эта поэма, рассказывающая о сражениях героя Беовульфа с чудовищами, создана, вероятнее всего, на рубеже VII–VIII веков. Это самое крупное сохранившееся поэтическое произведение на древнеанглийском языке, оно включает и отголоски множества более давних преданий.

Толкин перевёл поэму, посвятил ей обширный лекционный курс, а своей декламацией «Беовульфа» производил сильнейшее впечатление на оксфордских студентов (в том числе на поэта Уистена Хью Одена, вспоминавшего об этом спустя десятилетия). Лекцию «“Беовульф”: чудовища и критики» можно назвать своеобразным научным манифестом автора «Властелина колец».

В этой работе Толкин спорил с другими исследователями прославленного эпоса. Подходы к изучению поэмы у его предшественников и современников были сосредоточены на попытках разгадать, из каких источников создатель «Беовульфа» заимствовал те или иные элементы, разделить скрытые в тексте «археологические слои» – от античной поэзии до утраченных варварских языческих преданий или христианской традиции.

Толкин прекрасно ориентировался во всех основных научных концепциях такого рода, актуальных для его времени, и привел в своей работе их подробный обзор. Однако сам он предлагал сместить фокус и рассматривать эпос не как случайное собрание элементов, восходящих к разным эпохам, а прежде всего как целостное произведение, выстроенное создателем в соответствии с его собственными задачами в конкретный исторический момент.

Свою идею Толкин проиллюстрировал такой притчей: человек собрал камни, оставшиеся от разрушенных древних зданий, и выстроил башню. Те, кто вскоре пришли осмотреть постройку, увидев, что на камнях можно прочесть любопытные древние надписи, разобрали её до основания, стремясь изучить эти камни. Между тем, человек строил башню, чтобы с её вершины увидеть море.

По этой истории чувствуется, что Толкин ассоциировал себя больше с самим «строителем башни» – автором «Беовульфа», чем с её «разрушителями» – своими коллегами-медиевистами, филологами и историками. Прошлое было интересно ему не как собрание музейных экспонатов, а как мир, полный жизни, где древнее наследие не воспринималось как нечто застывшее и неизменное, а раз за разом переосмыслялось и по-новому использовалось.

Такой взгляд оказался плодотворным не только с позиции литератора – но и как исследовательский подход. Работу Толкина по сей день считают одной из поворотных в истории изучения «Беовульфа», позволивших глубже осмыслить поэму как единое целое и с формальной, и с содержательной точки зрения.

Профессор-сказочник, выдумавший Бильбо Бэггинса, хорошо понимал, что и создатель «Беовульфа» некогда совершал путешествия «туда и обратно», посещая былые эпохи, находя в них древние образы и предания. Но не для того, чтобы бездумно копить эти сокровища, подобно гномам из «Хоббита», или старательно их коллекционировать, как скрупулезные исследователи – современники Толкина. А чтобы творчески их преобразить и создать собственное, принципиально новое произведение. Так же, много столетий спустя, поступил и сам автор «Хоббита».

Книга «Хоббит, или Туда и обратно» и лекция «“Беовульф”: чудовища и критики» были написаны и опубликованы примерно в одно и то же время – в середине 1930-х годов. Увлеченность Толкина мотивами «Беовульфа» отчетливо отразилась в повести о приключениях Бильбо. Источников вдохновения у создателя «Хоббита» было множество – это, например, собрание древнеисландских песен о богах и героях «Старшая Эдда» и карело-финский эпос «Калевала», поэма четырнадцатого века «Сэр Орфео» и «Исландские дневники» прерафаэлита Уильяма Морриса. И все-таки, именно поэма «Беовульф» более, чем все они, повлияла и на основной сюжет, и на многие детали книги Толкина.

Похождения Беовульфа включают два основных эпизода – сражение с «жившим в болотах, скрывавшимся в топях» чудовищем-людоедом Гренделем и битву с драконом, хранителем сокровищ, на которые были наложены древние проклятия. Два главных противостояния Бильбо – это встречи с обитателем подземного озера Голлумом и с драконом Смогом, стерегшим похищенные сокровища гномов.

Гипнотический образ Голлума – «жалкого», одновременно отвратительного и вызывающего сочувствие монстра, по-видимому, родился у Толкина благодаря строкам раннесредневекового поэта, который именовал Гренделя – «муж злосчастливый, жалкий и страшный». Однако до появления «анти-средневекового» героя Бильбо милосердие по отношению к подобному существу было немыслимо.

«Драконова болезнь», безумная алчность, охватившая гномов после обретения сокровищ, родственна губительному проклятию, тяготеющему над золотом дракона в «Беовульфе». Сияющий кристалл Аркенстон становится символом бескорыстия и самоотверженности Бильбо, которые в итоге и спасают героев от мрачного проклятия и делают исход истории благополучным Беовульф же гибнет, и его сжигают на погребальном костре вместе с проклятым золотом.

Переосмысленные образы и сюжеты «Беовульфа» становились для Толкина-писателя «камнями с древними надписями», из которых он возводил собственные башни. С вершины их можно было увидеть и море, и, например, Туманные горы, Сумеречный лес, пылающий Ородруин. А чтобы не рисковать, что его строения будут по камню разобраны бдительными хранителями исторических древностей, он предпочел создать собственное Средневековье с чистого листа – с выдуманной им самим географией, историей, мифологией, системой языков.

Голлум и Смог, Аркенстон или Кольцо Всевластия – все это, безусловно, творения самого Толкина, и в то же время – новые воплощения чудовищ и сокровищ из старинных преданий, не в последнюю очередь, из «Беовульфа». Работа над «Хоббитом» – еще одно путешествие во времени «туда и обратно». Такое же, как некогда совершил вдохновивший Толкина раннесредневековый поэт и какое пережил хоббит Бильбо Бэггинс. Для каждого из них прошлое не было мёртвым и неподвижным, а становилось творческой средой, открывавшей невиданные возможности. Вероятно, потому что все трое были поэтами – творцами легенд.

Повесть-сказка и научный труд, созданные в одно и то же время, были пронизаны общей мыслью и общим импульсом – убежденностью автора в необходимости и неизбежности постоянного перерождения древних преданий. Внутреннего конфликта между Толкином-писателем и Толкином-исследователем не произошло из-за того, что сферой его интересов всегда были воображаемые миры, – и даже историческое Средневековье он изучал именно с такого ракурса.

Этим, может быть, и объясняется то, что его произведения стали едва ли не самым популярным воплощением средневековых образов в наши дни. Ведь именно в пространстве легенд становится возможным по-настоящему глубокий личный диалог каждого из нас с минувшими эпохами, сочинение все новых и новых историй. Наших собственных историй, благодаря которым мы становимся способными в какой-то мере «присвоить» Средневековье.

«В норе под землей жил-был хоббит», – с этих строк зародился мир Средиземья, который Толкин создал случайно, а потом не смог остановиться и со свойственной ему педантичностью придумал не только сказочных персонажей, но и целую географию, язык и генеалогию. Это был обычный день, когда профессор Толкин проверял тетради своих студентов и без какого-либо умысла начал писать о существах из сказки, которую рассказывал детям накануне. Когда рукопись попала на стол к издателю Allen & Unwin, Толкин не надеялся на успех. Однако весьма скоро его книги приобрели культовый статус, заставив читателей залезть в словари и древние тексты, чтобы отыскать происхождение слова «хоббит».

Считается, что хоббитов писатель придумал, совместив слова «homo» и «rabbit». И действительно, миролюбивые полурослики обликом напоминают людей ростом 90-120 сантиметров. Они обитают в домах, напоминающих кроличью нору, да и другие персонажи нередко принимают их за кроликов. По другой версии, хоббиты являются производным словом «hob» – так в английском фольклоре называли домашнего духа, который имеет много общего с кельтскими домовыми брауни и норвежскими ниссе. Неслучайно хоббиты описаны как существа, которые не любят покидать пределы своего дома.

Каковы скрытые и явные смысловые доминанты «Хоббита» Дж.Р.Р. Толкина, которые в XXI стали препятствием для вхождения повести в систему массовой культуры?

Повесть Дж.Р.Р. Толкина «Хоббит» далеко не так проста, как это кажется на первый взгляд. Еще более странным кажется соотношение между первоисточником и экранизацией Питера Джексона. Давайте попытаемся вместе разобраться в этом конфликте интерпретаций.

Толкин написал «Хоббита» в 1937 году. Мрачный год для Европы. Совпадение? Вряд ли. Тем более что годом позже Йохан Хейзинга опубликует знаменитую работу «Homo Ludens» («Человек играющий»). В книге Хейзинга предупреждает современников о «пуерилизме», то есть синдроме подросткового величия, которое так свойственно европейской цивилизации. Этому явлению, по формулировке Хейзинги, свойственны «салюты, возгласы, приветствия, маршировка, ходьба строем», а также недостаток чувства юмора, обидчивость, нетерпимость к тем, кто воспринимается как «чужой» и «другой». Совершенно очевидна связь между подростковостью и тоталитарностью, о чем Хейзинга рассуждает в другой своей работе «В тени завтрашнего дня»: «С того самого момента, когда провозглашается лозунг: будем героями – начинается большая игра… Но когда она разыгрывается в политической практике, в парадах и массовой муштре, в ораторских эскападах или в продиктованных властью газетных статьях, а общество принимает все это всерьез – воистину тут нет ничего другого, кроме пуерилизма».

Что можно этому противопоставить? Только «детскость», то есть то восприятие реальности, когда весь мир – одна большая сказка, одно большое волшебство, когда разница между «своими» и «чужими» вызывает любопытство, а не вражду.

Так что Толкин выбирает жанр детской сказки далеко не случайно. И вряд ли этот выбор объясняется его желанием развлечь собственных детей причудливым сюжетом, основанным на англосаксонском эпосе. И уж тем более вряд ли все началось с причуды английского профессора, написавшего на чистом листке из студенческой курсовой работы те самые слова: «В земле была нора. А в норе жил да был хоббит».

Эта повесть – вещь многогранная, похожая на слоеный пирог. Самый очевидный слой рассчитан, конечно, на детей. Средний слой – на взрослых. А вот самый нижний, глубинный уровень стал той самой основой, на которой будет создан потом «Властелин Колец». Этот глубинный слой держится на этических категориях, на понятиях совести, чести и самопожертвования.

Волшебная сказка, адресованная детям, как раз и есть тот самый уровень, который так привлекает читателей и сценаристов. Приключений много, и все они основаны на знаменитом противопоставлении «своего» и «чужого» мира, о котором знает каждый, кто читал труды замечательного представителя школы русского формализма В. Я. Проппа. Свой мир – привычный и уютный, он безопасен и понятен. Чужой мир – пространство опасных чудес. Его обязательными компонентами являются горы, река (водная преграда) и темный лес – буквально как у Толкина. Не менее важный пространственный локус – рай (или райский сад). В качестве рая в «Хоббите» выступает место обитания эльфов – Ривенделл (он же – Последний Домашний приют).

В принципе, история Бильбо – это прежде всего история взросления. И хотя придуманный Толкином герой изначально ровесник своего автора, этакое альтер эго, психологически дело обстоит иначе. Бильбо Бэггинсом руководят две взаимоисключающие эмоции – страх и любопытство. Страх выйти за пределы зоны комфорта автор называет «бэггинсовским» началом, а любопытство – «туковским» (по имени предков героя). Именно любопытство становится основным фактором развития личности.

Забавно, что в повести гномы по отношению к Бильбо выступают отчасти в качестве «взрослых»: они старше (и к тому же с бородами), они больше умеют, они постоянно поучают его и критикуют. По отношению к ним он чувствует себя слабым и неумелым. Зато по отношению к нему то и дело автор использует эпитет «маленький». Но постепенно расстановка сил меняется: чем больше Бильбо узнает о мире, тем больше он узнает о себе и своих возможностях. Ближе к финалу повести «гномы уже очень уважали маленького Бильбо».

Еще один важнейший момент взросления – это умение совершать этически значимые поступки, притом что Бильбо и в повести, и в фильме не приспособлен для подвигов. Это милейший обыватель, которому очень хорошо там, где он есть. Но дальше появляется Гэндальф. Прямо-таки воплощение случая. Или – Судьбы (это как посмотреть).

Именно магу под силу вытащить «засидевшегося на одном месте» Бильбо из уютной норы и могучим пинком отправить навстречу приключениям. Для Толкина эта идея была более чем важна, уж ничуть не меньше, чем притча-аллегория о сокровище.

Сейчас попробуем объяснить подробнее. В оригинале Бильбо живет в уютном проулке под названием Bag End (Бэг Энд). Для любого англичанина расшифровать этот ребус не составит труда – до сих пор в больших и малых английских городах можно встретить указатель Cul-de-Sac, в дословном переводе с французского «дно мешка», а по смыслу – тупик. Жизнь Бильбо зашла в уютный, обставленный мягкими креслами тупик, где самое ценное – это мамины фарфоровые тарелки и узорная вышивка (рифмующаяся для гномов – явная удача перевода! – с «ужорной выпивкой»).

Далее следует большое приключение, радикально меняющее нашего героя. Что характерно, Бильбо возвращается домой не только повзрослевшим человеком (или хоббитом), но и поэтом. Знакомые места приобрели для него особую прелесть только после того, когда он повидал многое другое.

И здесь нельзя не вспомнить концепцию дома в творчестве Гилберта Кийта Честертона, оказавшего немалое влияние на Толкина. Честертоновский герой в романе «Жив-человек» также покидает свой дом и совершает кругосветное путешествие лишь для того, чтобы вновь туда вернуться. Тема дома – ключевая тема для любого англичанина. Дом – упорядоченное пространство, которое противостоит хаосу снаружи. Хаос снаружи, правда, тоже можно упорядочить. Именно поэтому Толкин создает идеальную Англию – The Shire, в переводе – просто «Графство» (а Великобритания, заметим, состоит именно из графств).

А вот за пределами этого тихого местечка, в полном соответствии с «Морфологией волшебной сказки» В. Я. Проппа, как раз и находится «чужой» мир. Эта модель действует и в «Хоббите», и во «Властелине Колец».

Тем не менее Питер Джексон в экранизации сворачивает «свой мир» до замкнутого пространства Бэг Энда. При этом не озадачивает себя поиском особого правдоподобия. Поэтому гномы в «Хоббите», алчно поедающие запасы Бильбо, потребляют помидоры черри, а в гостях у эльфов они же недоуменно разглядывают рукколу и салат айсберг. Черта эпохи постпостмодерна – ни во что особо не вдумываться. Есть общий абрис – этого достаточно. Притом что сам Толкин скрупулезно просчитывал не только кулинарные рецепты для своих героев, но даже и размещал растения в своем мире в строгом соответствии с климатическими зонами и историческим правдоподобием.

Собственно, у Тома Стоппарда в фильме «Розенкранц и Гильденстерн мертвы» герои шекспировской эпохи тоже жуют томаты – но это замечательно вписывается в общий иронично-анахроничный контекст ленты. Один из персонажей, кстати, там и гамбургер мастерит. Впрочем, он постоянно опережает свое время.

Вернемся все же к «Хоббиту». Толкин тоже не чужд литературной игры и, в частности, анахронизмов. Самый известный касается упоминания игры в гольф. Он настолько удачен, что в фильме Питера Джексона эту шутку произносит Гэндальф. Однако вопрос: зачем это понадобилось самому Толкину? Ответ прост. Это – еще один смысловой слой, обращенный не к детям, а к взрослым. И основан этот слой на эпосе.

Англо-саксонский эпос «Беовульф» (единственная уцелевшая рукопись датирована XI веком) стал своего рода отправной точкой толкиновского «Хоббита». Эта поэма значила для него очень много. В 1936 году он читает лекцию под названием «Беовульф: чудовища и критики», которая была опубликована в том же году. А двумя десятками лет раньше он сетует в письме близкому другу, что в Англии сохранился только один-единственный пример эпоса – «Беовульф». Так что эта эпическая поэма для Толкина – своего рода точка отсчета, ориентир и одновременно образец для подражания. И прежде всего это касается дополнительных смыслов, вырастающих из древнего фундамента.

В начале лекции он рассказывает притчу о человеке, построившем башню из древних камней, которые тот нашел на своем поле. Другие сразу распознали в этих камнях остатки старинного строения и, не потрудившись даже подняться на башню, разрушили ее, чтобы получше рассмотреть резьбу и перевести надписи. При этом они возмущались, как можно было использовать эти ценные камни для постройки бессмысленной башни. «А ведь с ее вершины можно было увидеть море», – резюмирует Толкин.

Собственно, древнеанглийский эпос и есть те самые камни, из которых Толкин складывает свою собственную башню, с вершины которой читателю открываются новые смыслы. Для самого автора, верующего католика, эти смыслы носили отчетливо христианский оттенок, как и сам «Беовульф». Этические категории вообще представлялись Толкину наиболее важными. А языческие подвиги были лишь средством донесения этих смыслов до тогдашнего читателя (и слушателя). «Христианство до христианства» – так он сам характеризует поэму.

И здесь особенно важен последний подвиг Беовульфа – его битва с драконом. В отличие от «классических» эпических героев, Беовульф получает в этой схватке смертельную рану и умирает, не успев воспользоваться кладом. Не напоминает ли этот сюжет помешательство Торина на сокровищах Одинокой горы? Сходство здесь, мягко говоря, не случайное.

Толкин насыщает своего «Хоббита» аллюзиями на «Беовульфа» не только для того, чтобы развлечь читателей-филологов и заодно развлечься самому. Все же постмодернистская литературная игра ему не близка.

Эти, как бы мы сейчас сказали, гиперссылки нужны ему для другой цели – раскрыть перед нами универсальные этические категории, которые не меняются в зависимости от эпох.

И действительно, обнаружив пропажу чаши, дракон чует запах грабителя и начинает разорять окрестные земли – точно так же, как Смог уничтожает Озерный город.

Различие заключается лишь в персонаже. Эпос объясняет нам, что «беглец злосчастливый» выкрал чашу, чтобы заслужить прощение своего господина. Этот же нерадивый слуга становится… тринадцатым в отряде Беовульфа, который он ведет на схватку со змеем.

А теперь сравним с «Хоббитом». Бильбо в отряде – четырнадцатый, выбранный Гэндальфом «для счастливого числа». Он – не слуга Торина, хотя и выполняет его поручения. Наконец, Бильбо – совсем не вор. Или не совсем вор, это как посмотреть.

В оригинале Толкин использует слово burglar, то есть «взломщик». Альтернативой ему служит эвфемизм «кладоискатель высшей категории», но суть дела от этого не меняется. Бильбо отправляется с гномами, чтобы, подобно взломщику, проникнуть в логово дракона и попытаться завладеть сокровищами (или их частью).

Удачливость Бильбо не знает границ. Он не только находит тайный ход в сокровищницу, не только выносит оттуда чашу (сравнявшись с персонажем эпоса), но и выведывает слабое место дракона. Все меняется, когда он обнаруживает Аркенстон, Сердце Горы.

Драгоценный камень, по сути дела, воплощает в себе проклятье клада – и одновременно является буквально сосредоточением алчности. Собственно, именно алчность гномов – их основной недостаток, затмевающий в конце повести разум и достоинство Торина.

Отчасти поддается этому и сам Бильбо. Более того, он прекрасно осознает некую неправильность своего поступка. «Вот теперь я настоящий вор», – думает он, опуская Аркенстон в карман.

И тем не менее Бильбо находит в себе силы отказаться от драгоценности. Он делает это в надежде помочь договориться людям, эльфам и гномам, стоящим на пороге войны. «Может, я и Взломщик, со стороны виднее, я лично себя таковым никогда не считал, но Взломщик более или менее честный» – с этими словами он отдает камень военачальникам людей и эльфов. Более того, после этого он возвращается назад к Торину, чей неминуемый гнев его ждет, потому что не хочет, чтобы гномы считали его предателем.

Это – кульминация духовной эволюции когда-то ничем не примечательного хоббита. Ведь на самом деле Бильбо не просто совершает стратегически верный поступок (чтобы вернуть Аркенстон, упрямый Торин готов согласиться на поставленные ему условия) – он спасает гномов от действия проклятья клада. Именно здесь и находится тот самый третий смысловой уровень повести – уровень осознанного этического выбора.

Именно поэтому финалы «Беовульфа» и «Хоббита» так отличаются друг от друга. Мудрый правитель Беовульф утрачивает все свое благоразумие, когда дело касается сокровищ. Он побеждает в поединке дракона, но получает в бою смертельную рану. И даже на пороге смерти он думает о сокровищах.

Стоит ли удивляться, что клад, добытый Беовульфом в последней битве, не приносит удачи его народу? Предчувствуя несчастья, соплеменники погребают сокровища вместе с вождем.

Толкин, напротив, дает Торину шанс не только примириться с Бильбо перед смертью, но и признать тщету и земной власти, и земного богатства.

Печальная ирония состоит в том, что с помощью Аркенстона Бильбо не удалось купить мир между людьми, гномами и эльфами. Но зато они успели примириться перед лицом общего врага – гоблинами. Именно в битве с ними одерживает Торин свою последнюю победу. Но еще важнее его победа над собой: «Прощай, добрый вор, – сказал он. – Я оставляю все золото и серебро, так как там, куда я ухожу, оно мало ценится. Я хочу проститься с тобой по-хорошему и взять обратно свои слова… и загладить свои поступки».

В конечном итоге именно благодаря совершенно негероическому и неэпическому хоббиту по имени Бильбо становится возможной победа над драконом.