Что такое заговор? Чем он опасен для православного человека? Почему люди дают себя заговорить? Что их тревожит? Об этом мы будем говорить в нашей статье.

Славяне верили в магическую силу слова, в его способность менять окружающий мир. Слова соединялись в небольшие поэтические произведения – заговоры, с помощью которых, по поверьям, можно было излечить болезнь, добиться любви или успокоить плачущего в ночи младенца

В старину заговорная традиция была очень сильна в повседневной жизни человека: бытовали заговоры лечебные, любовные, торговые, скотоводческие и промысловые. Как правило, они были очень выразительны и поэтичны. В дохристианской традиционной культуре главные образы в заговорах были связаны с силами природы. Славяне просили помощи у солнца, месяца, дождя, грома и огня. После Крещения Руси обращались к Спасителю и Богородице, к образам святых.

В поселениях носителями магического знания выступали знахари – лекари-самоучки, врачевавшие средствами народной медицины. Но некоторые чудодейственные слова были известны и обычным деревенским жителям: существовали заговоры охотников и пастухов, воинские и хозяйственные.

За́говор – «малые» фольклорные тексты, служащие магическим средством достижения желаемого в лечебных, защитных, промысловых, родовспомогающих, продуцирующих и других ритуалах. Исполнение заговоров носит сугубо индивидуальный характер. 3аговоры отличаются ярким своеобразием семантики, структуры и языка; в жанровом и функциональном отношении ближе всего стоят к заклинаниям и народным молитвам. В русскоязычной гуманитарной науке термин используется не только в восточнославянском контексте, но и как родовое понятие для общечеловеческих проявлений веры в магическую силу слова (например, в индологии, фольклористике неславянских народов и т.д.)

Возникший из языческих молитв и заклинаний, заговор основывался первоначально на силе человеческого слова, потом на авторитете призываемого в нём божества, далее – на авторитете заговаривающего лица и убеждении присутствующих; вся сила заговора в точном произнесении известных слов и исполнении сопровождающих обрядов. Первоначально язычник силою заповедного слова заговора надеялся принудить боготворимые силы и явления природы ко всему, что ему угодно, и прибегал к заговорам весьма часто.

С течением времени круг применения заговоров сокращался; наконец, таинственные формулы перестали быть доступными всем; выделился особый класс людей, ведающих таинственную силу обрядов и молений и умеющих совершать эти обряды. Люди эти – знахари, ведуны, колдуны, волхвы, «знаткие» и т. д.

В дохристианскую эпоху в заговорах обращались преимущественно к силам и явлениям природы. Обращения к солнцу, месяцу, звездам, заре, ветрам, огню, грому, дождю и т. п. – наиболее часто встречаемые в заговорах. Наибольшей популярностью пользовались многочисленные заговоры с целью избавления от недугов, которые даже помещали в лечебниках и травниках С принятием христианства стали появляться упоминания Господа, Богородицы, святых.

Чтение магических слов сопровождал обряд. Также было очень важно произнести текст точно, без изменений, потому что иначе он мог не подействовать. «Белые» заговоры избавляли от зла и защищали, «черные» – причиняли вред. Считалось, что «черные» заговоры в своей практике использовали колдуны, насылая порчу и болезни.

На разных славянских территориях тексты заговоров имели схожую структуру: предварял повествование зачин, затем шла основная часть, в которой формулировалось желание или обрядовое действие, и в завершении – закреп. Часто использовался зачин: «Встану я раб Божий, благословясь, умоюсь водою, росою, утруся платком тканым, пойду перекрестяся, из избы в двери, из ворот в ворота, на восток…» В закрепе словам придавалась большая сила и убедительность: «Будьте слова моя крепки и лепка до веку; нет моим словам переговора и недоговора; будь ты, мой приговор, крепче камня и железа».

Традиционно в поселениях врачеванием занимались знахари. Они лечили средствами народной медицины и магическими словами. Считалось, что знахарями становились люди, побывавшие на грани жизни и смерти после тяжелых болезней или полученных увечий. Их деятельность не связывали с нечистой силой, в отличие от магии колдунов.

Одним из знахарских способов определения болезни было «выливание» на воске: расплавленный воск лили в холодную воду и на основе полученных фигур определяли, в чем причина недуга и кто наслал порчу.

Болезни зубов на протяжении веков досаждали нашим предкам, и в отсутствии медицинской помощи варианты заговоров «от зубной скорби» были распространены повсеместно. Действие лечебных магических текстов было направлено не только на ноющий зуб, но и на избавление от сопутствующей головной боли и болезненности десен. Чтение заговора сопровождалось ритуально-магическими действиями: его произносили, вглядываясь в рот больному, и крестили зуб.

Известны заговоры от грыжи, горячки, золотухи, ячменя и бельма и многих других недугов. Были распространены тексты от лихорадки или трясавицы – болезни в образе женщины.

Славяне верили, что мир населен темными силами и мифическими существами. По поверьям, представители низшей демонологии – кикиморы, домовые, русалки – могли вторгаться в повседневную жизнь человека и всячески вредить. Ночной детский плач и бессонницу часто объясняли проделками нечистой силы, и, чтобы защитить ребенка, прибегали к магии. Также плач связывали со светом и природными явлениями. В заговорах обращались к луне и месяцу с просьбой вернуть ребенку сон. Виновницами бессонницы было принято считать утреннюю и вечернюю зарю, которые тревожили детей и мешали им спать. Магические тексты читали на закате или рассвете, при этом выносили младенца из избы и показывали солнцу.

Широко известны были присушки и отсухи – заговоры на любовь и на угасание чувств. Замужние женщины хотели при помощи магии вернуть себе любовь и внимание мужа, молодые девушки – стать привлекательнее для возлюбленного. Происходящие с влюбленными изменения сторонние наблюдатели объясняли порчей, чарами, «сухотой, которая должна быть напущена».

Часто любовную «сухоту» воспринимали как разрушительную сверхъестественную силу, несущую зло и беду, как тоску или огонь, испепеляющий душу. И читающий заговор на «сухоту» требовал не ответного светлого чувства, а чтобы у выбранной девицы болело сердце, чтобы она мучилась и горевала, «спать бы она не заспала, гулять бы не загуляла». Насылаемая страсть была больше похожа на болезнь, на безумие.

В заговорной традиции существовали также обереги – защитные магические слова. Исследователям известны многочисленные заговоры от бешеной собаки, от укуса змеи, от огня или пожара. На один и тот же случай часто имелись разные тексты, но было принято считать, что их сила одинакова – главное произнести их правильно и соблюсти обряд. Славяне считали, что от слов будет толк только в том случае, если человек верит в действие заговора.

Воины постоянно подвергали свою жизнь опасности, поэтому были широко распространены обереги от пули и от вражеского оружия.

Для сохранения скота и увеличения его приплода использовали скотоводческие заговоры. Их могли петь, как, например, пели некоторые народности Республики Алтай самкам животных, если они отказывались кормить новорожденных. Заговоры исполняли, как правило, овцам, козам и коровам. У восточных бурят заговоры включали в себя особые слова-символы, уговаривающие самку принять детеныша. В некоторых регионах России эта традиция жива до сих пор: к скотоводческим магическим словам обращаются пожилые люди, много лет работавшие пастухами, ветеринарами, доярками.

Тексты заговоров бережно хранили, переписывали и передавали по наследству. Cфера бытования магических слов со временем сужалась, они вытеснялись из городской жизни в сельскую. В XX веке в тексты проникали современные реалии: например, для приворота стали использовать фотографию. Постепенно заговоры перестали быть волшебными, магическими заклинаниями, и в наши дни их тексты уже не так широко известны.

Инстинкт самосохранения – важнейший в человеке. Но, как и другие инстинкты, если не контролируется разумом и совестью, приводит к безобразию во всех смыслах: и к поведению гадкому, и к мировоззренческой подмене, и к глубинному изменению: к искажению образа Божия в себе (не к утрате – это невозможно – а к его кощунственному коверканию).

Одна из многих попыток человека защитить себя выражается в стремлении контролировать себя и окружающий мир: происходящее в обществе (в том числе и в самом близком окружении), в экономике и в природе, в том числе и «на тонком уровне». Стремясь подчинить себе невидимую реальность, человек, не задумываясь над тем, из какого источника черпает знания и силу, объясняет себе подоплеку тех или иных событий своей жизни в оккультном ключе, совершает те или иные магические действия сам или прибегает к помощи «специалистов». Одно из распространенных магических средств – заговор (с ударением последний слог).

По форме он иногда может напоминать молитву. В нем даже могут упоминаться и Господь, и Пресвятая Богородица, и святые, но сущность заговора – не молитвенное обращение, а заклятие тех, к кому/к чему обращаются, на исполнение заявленных желаний.

Магия – это самоуверенная попытка человека управлять тайными силами в окружающем нас мире, и тут не принципиально, кто/что под этими «силами» имеется в виду и какова степень деликатности обращения к ним и с ними. Важно, что они – средство для достижения цели: избавления от болезни или наоборот – наведения ее на кого-то и т.д.

Магизм не интересуется душой, он чужд покаянию, как основе любого исцеления душевного и телесного. Магизм «заточен» под конкретный результат. Поэтому существенный признак заговора (как и язычества по своей сути) – потребительское отношение к тем/к тому, кого/что используют для достижения цели (непринципиально, кто/что фигурирует в этом качестве: Бог или враг рода человеческого, или какая-то безличностная «энергия»).

Бесы лукаво прикидываются смиренными: до поры до времени терпят эту дерзость человека, воображающего, что он может ими управлять и пользоваться. А вот Бог такого отношения к Себе не терпит. Не по недостатку смирения, а потому, что для человека такое понимание жизни, превращающее религию в магизм, губительно. Магически мыслящий человек, воображая себя верующим, допускает в своем духовном сознании патологические изменения. Он не замечает, что не на Бога уповает, а на себя: как он классно Им и всем Его «пантеоном» (а именно так магически мыслящий человек воспринимает и святых угодников, и Ангелов, и бесов…) умеет манипулировать.

«…Ну, ты мне зубы-то не заговаривай!» – слышим порой мы в ответ на свои объяснения причин произошедших недоразумений. Причем тут зубы?.. А ни при чем. Просто, народная мудрость давно уже уловила существенную связь между магическим воздействием через заклинания и манипуляцией сознанием посредством риторики. Убалтывание оппонента, основанное не столько на логике, сколько на искусном использовании эмоционально окрашенных понятий и стереотипов сознания, вызывающих положительные или отрицательные реакции, в самом деле, зачастую напоминает кодирование (а то и является таковым). Ну, а почему именно зубы (если они не болят, чего ж их заговаривать)?.. Наверное, потому что они – составная часть речевого аппарата.

Итак, «заговор» – как много в этом слове для мозга суеверного слилось!.. О человеке, которому повезло уцелеть в на войне, в авто- или, тем более, авиакатастрофе, полушутя кивают: «Он, должно быть, заговоренный». Заметьте, не предполагают, что у него сильный Ангел Хранитель, или святой покровитель, тем более, не задумываются о Божием Промысле, спасающем этого человека ради чего-то (или ради кого-то?), и уж, разумеется, не вспоминают о родительской молитве, силу которой тоже, как правило, недооценивают, а что он – заговоренный… Это очень такое, знаете ли, симптоматичное явление, свидетельствующее о нашем перевернутом сознании, в котором Всемогущему Богу доверия меньше, чем могущественной, но далеко не всемогущей, да и к тому же еще весьма нечистой силе.

Так вот, если вернуться к тому, что из себя представляет обращение к всевозможным заклинателям сладкой жизни, следует отметить, что не столь важно, что подвигло человека на обращение к гадалке, знахарке, ведьме, экстрасенсу или какому-нибудь еще языческому реликту; не более важно, верит ли человек в Бога (под этим понимают, как правило, лишь допущение факта Его существования), а важно в первую очередь, как он относится к своему падению. «Плачет ли он горько», при мысли о нем, или риторически пожимает плечами, типа, «а что я мог сделать?» Это касается любого греха, но данного в особенности, потому что милосердие, вырождающееся в равнодушную снисходительность, способствует распространению синкретичного сознания в церковной среде, в результате чего от Православия местами может оставаться лишь «ритуальная корочка», покрывающая поганую (языческую, то бишь) внутренность.

Если относиться к этому пороку как к неизбежному злу и смотреть на него сквозь пальцы, нечего удивляться, что он укореняется и распространяется. К сожалению, многие люди судят о серьезности проступка по суровости наказания за него. То нарушение, которое рассматривается чересчур снисходительно, перестает восприниматься как нечто постыдное, недопустимое. Ну, что поделать, так человек устроен!.. Соответственно, если что-то прощается, значит, можно.

Самоубийство – грех? – Да. Отпеть можно? – Не положено. А если представить дело так, что он был в аффекте, за который, как известно, «все прощают» (ведь понятно же, что никто, будучи в своем уме, руки на себя не наложит)? Это же все равно, что психическое заболевание, а таковых отпевать, вроде, можно? – Тогда ладно, можно, только заочно… Уффф!.. И что? – Это доброта? Ничего подобного! Теперь у колеблющихся на пороге самоубийства сократилась почва под ногами: не так все однозначно, авось проскочим?

Аналогично и в случае с отступничеством на почве оккультизма: сходил к бабке, чтобы полечила от сглаза, заговорила болезнь, приворотила-присушила? – Поговорить с ним надо и внимательно присмотреться: а сам-то человек, как относится к своему греху? Собирается ли он вообще в аналогичных ситуациях избегать рецидива? Или «отряхнулся и пошел»? Сокрушается ли он в сердце о своем грехе или же относится к нему, как к чему-то само собой разумеющемуся, приемлемому, нормальному?

Если сокрушается и стыдится своего малодушия, надеясь, с Божией помощью, исправиться – это одно, а вот, если совесть не мучает и он, не то, что не понимает, а не хочет задумываться над этим и осознавать мерзость предательства – это совсем другое. Отношение к греху – вот, что отличает людей между собой. Только каждого – к своему греху.

Церковные наказания имеют смысл только в том отношении, чтобы помочь осознать сущность греха вообще и свой конкретный грех; цель наказания: способствовать покаянию. Что толку в суровой, долгой епитимии, если грешник равнодушен к духовной жизни или, наоборот, если он уже все глубоко осознал и изменился? А если ее тяжесть чрезмерна и он под ней сломается? Это Бог не дает наказания сверх сил, а люди запросто!

И наоборот, что толку в снисходительности, если она развращает? Что толку человеку в том, что ему удалось избежать наказания от людей, если, из-за гнездящегося в душе язычества, в ней идет процесс распада?.. И что, опасаясь потревожить мнимое благодушие ближнего, оставлять его в плену «отца лжи» и «человекоубийцы от начала»?..