Из-за чего книга становится классикой? Литература, которая в свое время считалась развлекательной и второсортной, может в следующую эпоху оказаться шедевром – как книги Диккенса. Шпионские детективы вроде сочинений Яна Флеминга сейчас тоже издают как «классику». Кто же решает, какие тексты останутся в веках?
Некоторые великие произведения люди забывали или даже пытались уничтожить, а потом эти книги вдруг всплывали во времена, когда их идеи и эстетика находили больший отклик. Некоторые книги были актуальны для своей эпохи, но не интересны ни для какой из последующих – и их быстро и успешно забывали. Кто помнит Сюлли-Прюдома, первого обладателя Нобелевской премии по литературе?
В книге «Каирские хроники хозяйки книжного магазина» автор, Надя Вассеф, делится историей о знаменитой «Тысяча и одной ночи», которую просто обожала в детстве.
Большинство читателей наверняка знакомы с данной книгой: это собрание ближневосточных народных сказок, составленное во времена золотого века ислама, – по-арабски оно называется «Альф лейла ва-лейла» («Тысяча и одна ночь»). Сказки, вплетенные в обрамляющую их историю, уходят корнями в средневековый арабский, индийский, персидский и греческий фольклор и средневековую литературу, появившуюся еще в X веке. Только на самом деле все эти сказки далеко не так невинны.
К примеру, в обрамляющей истории два правителя, Шахрияр и Шахземан, узнают о нeвeрнoсти своих жен и клянутся отомстить всему женскому роду. Чтобы Шахрияру больше никто и никогда не наставил рога, он решает каждый вечер жениться на новой дeвcтвeнницe, лишать её нeвиннocти, а наутро oтpyбaть ей голову. Но, как вы, наверное, помните, одна девушка, дочь визиря Шахерезада, хитростью прекращает эту бoйню: ночью она рассказывает царю такие захватывающие истории, что он не может yбить её, пока не услышит продолжения, и каждый раз откладывает кaзнь – хотя бы до следующего вечера. Через тысячу и одну ночь царь прощает Шахерезаду, и они живут долго и счастливо.
В действительности, «Тысяча и одна ночь» вызывала невероятно бурную реакцию консервативных критиков. Некоторые люди считали, что умеренной цeнзypы было бы достаточно, чтобы скрыть её сладострастный подтекст. Другие требовали полного запрета. Французский востоковед Антуан Галлан провел над текстом собственный обряд экзорцизма, когда в начале XVIII века впервые перевел его на французский язык. В 1873 году книга была запрещена в США по закону Комстока. В Саудовской Аравии она запрещена по сей день.
Читатели современные, в особенности молодого возраста, знают эти истории по их более коммерциализированным адаптациям – таким как диснеевская версия «Аладдина». «Тысяча и одна ночь» в своих современных повторениях развивалась двумя параллельными путями: это были детские книги и книги для взрослых, совершенно не предназначенные для детей. И эта поляризация только усугубляла предвзятое отношение к ней. По мнению одних, это книга для детей, по мнению других, книга не для широкой публики.
В Египте, родине Нади Вассеф и самой «Тысяча и одной ночи», книга была одним из тех полей сражений, на которых разворачивалась война между культурной идентичностью и культурной политикой.
Первое полное печатное издание на языке оригинала, так называемое булакское, было опубликовано в Каире в 1835 году. С тех пор изданий текста было множество. В Египте всё ещё можно найти редкий экземпляр «Тысяча и одной ночи» 1892 года, выпущенный «Матбаат Булак» – первой египетской типографией, учрежденной Мухаммадом Али в 1820 году. В этом издании с самого начала вера и ceкc непосредственно соседствуют – и это само по себе было причиной для недовольства консерваторов.
Первый стих обращен к Аллаху – примерно так же, как в западной поэзии стихотворение часто начинается с обращения к Господу. И получается, что имя Аллаха соседствует с внушительной подборкой текстов о ceкcyaльнocти, эpocе и супружеской нeвepнocти. Эти истории отвергают внешнее приличие, различия между расами и классами, однако одновременно с этим многие заложенные в них идеи вполне традиционны, например стереотипное представление о женской ceкcyaльнocти как угрозе. Через весь текст проходит общая идея: женское желание надо контролировать, обуздывать и использовать как инструмент для yдoвлeтвopeния мужчины. Набожные мужчины, добродетельные женщины, отважные войны, дeвcтвeнницы, демоны и пpocтитyтки – все получают в итоге то, что заслуживают.
К тому же был еще один повод для разногласий по поводу «Тысяча и одной ночи»: в ней фусха, классический арабский язык, был смешан с аммийей, разговорным языком. В Египте же считалось, что «настоящая» классика должна быть написана только на фусхе – языке Корана. А здесь сюжеты о ceкcе, написанные простым, народным языком, перемежались с дидактическими высказываниями на фусхе. И хотя использование этих двух языков четко разграничено («высокий» – для благородных действий, «низкий» – для всего мирского и плотского), их тесное соседство в книге было далеко не всем по вкусу.
Чтобы обойти цeнзyрy, с которой сталкивались более раскрепощенные старые тексты, издатели некоторых современных версий прибегали к неловким эвфемизмам. В этих изданиях сюжеты о ceкcе очищены от всего плотского. Физические контакты поданы как нечто безликое и безличное. После coвoкyплeния любoвники продолжают заниматься своими делами так, как будто только что обменялись вежливыми приветствиями. Ничего реального: только метафоры, фантазии, аллегории. Но у консервативных критиков вызывали отторжение даже эти стерильные издания. Они были виновны априори, и разбираться в деталях никто даже не думал.
На протяжении всего ХХ века египетское правительство металось между секуляризмом и консерватизмом, не имея какой-то вразумительной и последовательной идеологии и лишь усиливая тем самым разделение общества. Между разгневанными читателями, правительствами, интеллектуалами и судебной властью вспыхивали споры и раздоры, которые не утихали десятки лет.
В 1985 году группа консервативных юристов подала иск против издательства и двух книготорговцев за публикацию и распространение несанкционированной версии «Тысяча и одной ночи». Суд постановил конфисковать тираж и оштрафовать всех трех нарушителей на пятьсот египетских фунтов. Их преступление: нарушение египетского закона о борьбе с пopнoгpaфией и угроза моральным устоям страны. Судья подчеркнул, что запрещает не все версии, а только те, в которых содержится более ста историй с детальным описанием пoлoвoгo акта. Египетские интеллектуалы выразили возмущение в связи с попыткой создать новое разделение: исламское с одной стороны, пopнoгpaфичeское – с другой.
В то время на Египет неукротимо и неизбежно катилась волна исламизации. Глава департамента морали министерства внутренних дел заявил, что книга представляет угрозу для египетской молодежи. Он отказался признавать эти истории частью египетского наследия и сказал, что книгу нужно отправить в музей. Однако затем возникли новые скандалы, связанные с цeнзypой, и суды переключились на другие дела. Провокационное содержание «Тысяча и одной ночи» – метафоры, символы и двусмысленные описания, связанные с ceкcoм, – всё было на время забыто. Но эти образы по-прежнему всплывали в египетском сознании, поскольку вытеснить или подавить их никому так и не удалось.
Книги всегда оказывались в центре вoeнных действий, из-за чего бы ни разгорался очередной конфликт. Сначала поводом для нападок были политические и религиозные воззрения. Затем мишенью стал cекc. И о чем бы ни шла речь – о ceкcе, политике, религии, верх всегда брали консервативные взгляды.
В 2010 году в Верховную прокуратуру государственной безопасности Египта был подан иск от организации «Адвокаты без оков». Её представители потребовали изъять из продажи весь тираж «Тысяча и одной ночи», а также привлечь к ответственности человека, ставшего инициатором её издания. По мнению заявителей, в книге «содержатся слишком oткpoвeнныe выражения ceкcyaльнoго характера, пpoпaгaндиpyется безнравственность и paзвpaт», а это нарушает основные запреты и устои исламской культуры.
За сказки оперативно вступился Союз писателей Египта. Его представители настаивали на том, что «Тысяча и одна ночь» представляет собой общечеловеческое наследие, в связи с чем произведения, включенные в сборник, нужно сохранять именно в том виде, в котором они дошли до сегодняшнего времени. И литература победила! Как подчеркнул генпрокурор, «Тысяча и одна ночь» – это народное произведение, которое достойно самого глубокого изучения и обсуждения.
Однако как бы печально это ни было, даже после судебного решения право «Тысяча и одной ночи» стоять в отделах классики до сих пор остается под вопросом. Некоторые люди, в том числе интеллектуалы, считают, что эта книга недостаточно изысканна, чтобы претендовать на звание классики. Но так ли это на самом деле? Ведь все эти сказки из «Тысяча и одной ночи» действительно отражают золотые времена классической мусульманской цивилизации, а также послужили основой для множества канонических произведений, давно считающихся классикой, как например: «Кентерберийские рассказы» Джеффри Чосера, «Гептамерон» Маргариты Наваррской, «Декамерон» Джованни Боккаччо. Даже в «Кандиде» Вольтер делает отсылки к Синдбаду. А разве можно забыть стихотворение Теннисона «Воспоминание об арабских ночах»? Или «Тысяча вторую сказку Шехерезады» Эдгара Аллана По? В произведениях Борхеса невозможно не услышать отголоски этой же книги. Как и в «Детях полуночи» Салмана Рушди. Даже в «Мизери» Стивена Кинга, где главный персонаж вынужден писать роман под страхом смерти, слышится эхо истории Шахерезады. Классика или не классика? Конечно классика!
Сборник сказок под названием «Тысяча и одна ночь» или «Сказки Шахерезады» – собрание сказок и новелл, рассказываемых внутри истории о персидском царе Шахрияре и девушке по имени Шахерезада (Шахразада). Царь собирался казнить ее после ночи, но девушка стала рассказывать ему интересную историю о купце и духе, но наутро, она прекратила рассказ, и чтобы узнать окончание истории царю пришлось отложить казнь на день. Так продолжалось 1001 ночь, до тех пор пока девушка не узнала что она давно помилована.
При этом, рассказы Шехерезады включают в себя другие истории: Один из героев говорит о каком-либо случае, а собеседник начинает расспросы «Как это было?», после чего начинается новый рассказ или вставная новелла.
Самые популярные рассказы, по которым было снято множество фильмов и написано сказок – это «Алла-ад-дин и Волшебный светильник», «Али-Баба и сорок разбойников», и «Семь путешествий Синдбада-морехода».
К сожалению, достоверных данных о происхождении «Сказок Шехерезады» нет. Впервые они были напечатаны в Каире в 1835 году, но еще в первом тысячелетии авторы писали о сборнике, как о давно и хорошо известном произведении.
Долгое время считалось что прародиной сказок является Индия, но убедительных подтверждений этому не было найдено. Вероятно, «Сказки Шахерезады» не были творением одного автора, а собирались в течении многих веков. Первые переводы на русский язык появились лишь в 18 веке.
В рассказах Шахерезады много раз затрагивается тема лжи, измен и предательства, порой, откровенно намекающих на различные интимные извращения, хотя и без описания подробностей.
На самом деле, сборник включает в себя 999 ночей. Название «Тысяча и одна ночь» он получил из-за ошибки переписчика пропустившего 202 и 261-ю ночь.
Что вы знаете о сказках тысячи и одной ночи? Это не риторический вопрос, потому что большинство довольствуется общеизвестным стереотипом: это известная арабская сказка про красавицу Шахерезаду, ставшую заложницей жестокосердного царя Шахрияра, который каждую ночь заводил себе новую жену, а наутро отрубал ей голову. Красноречивая девушка, так живо рассказывающая сказки, одурманила царя и тем самым купила себе свободу. И конечно, среди ее историй были повести об Аладдине, Синдбаде-мореходе и других отважных храбрецах, но оказалось, что все это полная чушь.
До нас сказки дошли после многих столетий цензуры и переводов, поэтому от оригинала там осталось немного. На самом деле герои сказок Шахерезады не были такими милыми, добрыми и морально устойчивыми, как персонажи мультфильма Disney. Поэтому, если вы хотите сохранить добрую память о любимых персонажах детства, немедленно прекращайте читать. А всем остальным – добро пожаловать в мир, о котором вы, возможно, даже не подозревали.
Первые задокументированные сведения, описывающие рассказ о Шахерезаде как хорошо известное произведение, относятся к перу историка Х века аль-Масуди. В дальнейшем сборник не раз переписывался и видоизменялся в зависимости от времени жизни и языка переводчика, но костяк оставался прежним, поэтому до нас дошла если не оригинальная история, то очень близкая к оригиналу.
Начинается она, как ни странно, не со слез юной красавицы, собравшейся проститься с жизнью, а с двух братьев, каждый из которых управлял своей страной. После двадцати лет раздельного правления старший брат, которого звали Шахрияр, пригласил в свои владения младшего – Шахземана. Тот недолго думая согласился, но едва он выехал из столицы, как «вспомнил об одной вещи», позабытой им в городе. По возвращении он обнаружил жену в объятиях раба-негра.
Разгневавшись, царь зарубил обоих, а затем с чистой совестью поехал к брату. В гостях ему стало грустно оттого, что жены больше нет в живых, и он перестал есть. Старший брат хоть и пытался его развеселить, но все безрезультатно. Тогда Шахрияр предложил отправиться на охоту, но Шахземан отказался, продолжая погружаться в депрессию. Вот так, просиживая у окна и предаваясь черной меланхолии, несчастный царь увидел, как жена его отсутствующего брата устроила у фонтана групповуху с рабами. Царь сразу повеселел и подумал: «Ого, у моего брата проблемы-то посерьезнее будут».
Шахрияр вернулся с охоты, застав своего брата с улыбкой на лице. Долго допытываться не пришлось, тот сразу рассказал все начистоту. Реакция была необычной. Вместо того чтобы поступить как младший брат, старший предложил отправиться в путешествие и посмотреть: а изменяют ли другим мужьям жены?
Им не везло, и странствия затянулись: они никак не могли найти неверных жен, пока не набрели на оазис, раскинувшийся на берегу моря. Из морской пучины вышел джин с сундуком под мышкой. Из сундука он вытащил женщину (настоящую) и сказал: «Я хочу поспать на тебе», да так и уснул. Женщина эта, увидев спрятавшихся на пальме царей, приказала им спуститься и овладеть ею прямо там, на песке. В противном случае она бы разбудила джина и тот убил бы их.
Цари согласились и исполнили ее желание. После акта любви женщина попросила перстни у каждого из них. Те отдали, а она прибавила драгоценности к другим пятистам семидесяти, которые хранились у нее в ларце. Чтобы братья не томились в догадках, обольстительница пояснила, что все кольца когда-то принадлежали мужчинам, овладевшим ею втайне от джина. Братья переглянулись и сказали: «Ого, у этого джина проблемы-то посерьезней будут, чем у нас» – и вернулись в свои страны. После этого Шахрияр отрубил голову своей жене и всем, кто участвовал в оргии, а сам решил брать по одной девушке за ночь.
В наше время эта история может показаться сексистской, но куда больше она напоминает сценарий к порнофильму. Сами подумайте: что бы ни делали герои, куда бы они ни шли, им приходится либо смотреть на акт соития, либо участвовать в нем. Подобные сцены еще не раз повторяются на протяжении книги. Да что там, младшая сестра Шахерезады лично наблюдала за брачной ночью своей родственницы: «И царь послал тогда за Дуньязадой, и она пришла к сестре, обняла ее и села на полу возле ложа. И тогда Шахрияр овладел Шахразадой, а потом они стали беседовать».
Другая отличительная черта сказок тысячи и одной ночи заключается в том, что их герои поступают абсолютно беспричинно, а зачастую и сами события выглядят до крайности нелепыми. Вот как, например, начинается сказка первой ночи. Однажды купец отправился в какую-то страну взыскивать долги. Ему стало жарко, и он присел под деревом поесть фиников с хлебом. «Съев финик, он кинул косточку – и вдруг видит: перед ним ифрит высокого роста, и в руках у него обнаженный меч. Ифрит приблизился к купцу и сказал ему: “Вставай, я убью тебя, как ты убил моего сына!” – “Как же я убил твоего сына?” – спросил купец. И ифрит ответил: “Когда ты съел финик и бросил косточку, она попала в грудь моему сыну, и он умер в ту же минуту”». Вы только вдумайтесь: купец убил джина косточкой от финика. Если бы только враги диснеевского Аладдина знали об этом секретном оружии.
В нашем народном сказании тоже много нелепиц вроде: «Мышка бежала, хвостиком махнула, горшок упал, яички разбились», но там точно не встретишь таких безумных персонажей, как в рассказе пятой ночи. Он повествует о царе ас-Синдбаде, который долгие годы тренировал сокола, чтобы тот помогал ему в охоте. И вот однажды царь вместе со своей свитой поймал газель, и тут черт его дернул сказать: «Всякий, через чью голову газель перескочит, будет убит». Газель, естественно, перепрыгнула через голову царя. Тогда подданные начали шептаться: мол, чего это хозяин обещал убить каждого, через чью голову перескочит газель, а сам до сих пор не наложил на себя руки. Вместо того чтобы совершить обещанное, царь погнался за газелью, убил ее и повесил тушу на круп своей лошади.
Собираясь отдохнуть после погони, царь наткнулся на источник живительной влаги, капавший с дерева. Три раза он набирал чашу, и три раза сокол опрокидывал ее. Тогда царь разозлился и отрубил соколу крылья, а тот указал клювом наверх, где на ветвях дерева сидел детеныш ехидны, испускавший яд. В чем мораль этой истории, сказать сложно, но персонаж, рассказывавший ее в книге, говорил, что это притча о зависти.
Конечно, глупо требовать от книги, которой по меньшей мере 11 веков, стройной драматургической линии. Именно поэтому целью вышеописанного персифляжа было не грубо высмеять ее, а показать, что она может стать отличным чтивом на ночь, которое точно рассмешит любого современного человека. Сказки тысячи и одной ночи – это продукт времени, который, пройдя через столетия, невольно превратился в комедию, и в этом нет ничего дурного.
Несмотря на широкую известность этого памятника истории, его экранизаций невероятно мало, а те, что существуют, обычно показывают знаменитых Аладдина или Синдбада-морехода. Однако самой яркой киноверсией сказок стал французский фильм с одноименным названием. В нем не пересказываются все сюжеты книги, а подается яркая и абсурдная история, которая достойна фильмов «Монти Пайтона» и при этом соответствует безумному духу сказок.
До сих пор доподлинно не известно, как появился сборник «1001 ночь» в том виде, который известен сейчас. Первые исследователи искали корни этого свода сказок в Индии, но современные исследователи не находят весомых доказательств в пользу этой теории. Похоже, что прообразом известных нам сказок «Тысяча и одна ночь» стал сборник из Персии, который назывался «Тысяча легенд», или «Хезар Афсане».
Этот текст в Х веке перевели на арабский язык, и тот стал носить название «Тысяча ночей». Перевод пользовался громадной популярностью в Багдаде, столице восточного халифата, о чем свидетельствуют арабские авторы того времени. Сами сказки, входившие в сборник, не дошли до нас, но рассказ-рамка известен и совпадает с обрамляющей историей из «Тысяча и одной ночи».
В этот рамочный рассказ в разное время «вправляли» различные сказки и циклы. Некоторые из них бытовали самостоятельно еще до включения в сборник, в устной форме. Спрос на рукописи «1001 ночи» в то время был велик, поэтому продавцы книг могли записывать сказки прямо со слов профессиональных рассказчиков, а те заимствовали информацию из устных источников.
В сборник входят три типа сказочных историй. Первый – героические сказки. Сюда входят длинные рыцарские романы и фантастические повести, которые восходят к старейшему персидскому сборнику «Тысяча легенд», о котором писалось выше. Эти сказки выписаны в мрачном и торжественном стиле, в них действуют вельможи, придворные и царственные особы. Героические повести прошли тщательную литературную обработку, из них изгнаны следы народной речи, зато там много стихотворных цитат из арабской классики.
Авантюрные сказки – это новеллы, корни которых уходят в среду торговцев и ремесленников. Образы султанов и царей здесь снижены, эти персонажи выглядят уже обычными, не возвышенными человеческими существами. По содержанию эти сказки относят к фаблио – развлекательным и поучительным новеллам, которые создаются в городской среде, для них характерен грубоватый юмор. Здесь много гаремной жизни и любовных историй с хитроумными планами, героями выступают богатые купцы и их возлюбленные.
Третий тип – плутовские сказки. Тут речь идет о жизни городских нищих, воров, рыбаков, башмачников и прочих. Персонажи плутовских сказок – ловкачи, мошенники и пройдохи обоих полов. Здесь высмеиваются владыки и духовные лица, нет никакого царственного пафоса, в противовес героическим сказкам. Стиль этих текстов приближен к разговорной речи, поэтические вставки почти отсутствуют. Персонажи этих сказок храбры и предприимчивы.
Образ Шахерезады вдохновлял и кинематографистов. В 1947 году в США вышел фильм «Песнь Шахерезады». В СССР в 80-ые годы прошлого века по мотивам сказок «Тысяча и одной ночи» сняли трилогию («И ещё одна ночь Шахерезады...», «Новые сказки Шахерезады», «Последняя ночь Шахерезады»), где роль Шахерезады исполнила актриса Елена Тонунц.
В 1963 году героиня появилась на экранах Франции в авантюрной драме, которая носит ее имя. Там обыгрывается тема любви между героиней и французом Рено де Вилькруа, подданным багдадского халифа, который спасает красавицу от гибели по пути в Святую Землю.
Еще одна известная французская экранизация с Кэтрин Зета-Джонс вышла в 1990 году и называется «Тысяча и одна ночь». Кроме Шахерезады, в сюжете присутствует джинн, который явился из современного Лондона и помогает героине, используя технику, изобретенную в ХХ веке.
В советские времена фабрика «Алые паруса» выпускала дешевые духи под названием «Шахразада» со сладким сильным ароматом, который напоминал леденцы монпансье. В наше время еще одни духи «Шахерезада» продаются под брендом «Brocard». Это парфюм с цветочным восточным ароматом.
На основе этой древней легенды написано много книг, сняты художественные фильмы. Вдохновленный этой волшебной историей, русский композитор Н.А. Римский-Корсаков. Шахерезада – его самая известная симфоническая сюита. Его исполняют не только академические музыканты, но и исполнители эстрады. Сказки о Шахерезаде сохранились до наших дней как памятник древнеперсидской литературы. Кто не слышал «Волшебную лампу Аладдина», «Али-Баба и сорок разбойников», «Хезар Эфсане», «Сапожник Маруф», «Аджиб и Гариб» и многие другие? Предание гласит, что все они были написаны прекрасной Шахерезадой.
320 лет назад Антуан Галлан начал публикацию «Тысячи и одной ночи» на французском языке. Его перевод сказок Шахерезады стал основой для последующих переводов на другие европейские языки. В России «Тысяча и одна ночь» также долгое время переводилась с французской версии Галлана. Настоящий дух арабского произведения смог воспроизвести в своем переводе с арабского оригинала на русский только Михаил Салье.
Часто пишут, что в 1704 году в книжной лавке Барбена в Париже появилась небольшая книжка, успех которой превзошел самые смелые ожидания ее издателей. Это и была «Les mille et une nuits» («Тысяча и одна ночь») в переводе Антуана Галлана с арабского на французский. Это не совсем так. В небольшой книжкой лавке Барбена была «Повесть о Синдбаде-мореходе», и как раз ее успех послужил дополнительным стимулом для Галлана начать перевод и издание сирийской рукописи XIV века, известной сейчас как «Книга тысячи и одной ночи». Сказка о Синдбаде-мореходе вошла в ее третий том, а всего томов было 12, последний был опубликован в 1717 году уже после смерти Галлана.
Все это создает некоторую путаницу в точной датировке знакомства европейцев с «Книгой тысячи и одной ночи», но не так уж это и важно. Важнее то, что начиная с этого момента данный памятник культуры народов Ближнего Востока вошел в западную культуру и науку.
Потом ученые докажут, что та сирийская рукопись, которой пользовался Галлан, далеко не полная, что он переводил сказки Шахерезады с купюрами, и даже возьмут его под подозрение в том, что по меньшей мере две сказки – о лампе Аладдина и Али-Бабе и разбойниках – он придумал сам, а всем рассказывал, что услышал их от некоего сирийского маронита Ханны (Юсуфа) Дияба и даже привез того в Париж в качестве живого доказательства.
Придумать сказки в стиле Шахерезады Антуан Галлан вполне мог. Он служил секретарем при двух послах Франции в Османской империи и объездил по служебным делам практически весь Левант, скупая по пути разные раритеты, в том числе старые рукописи на арабском. А потом еще раз съездил сюда же по поручению министра Кольбера как представитель компании Леванта, налаживавшей торговые связи с турецкими властями.
Для своего времени Антуан Галлан был весьма квалифицированным ориенталистом. Людовик XIV назначил его придворным антикваром, в обязанности которого входили опись и наведение порядка в коллекциях ценностей – как культурных, так и в буквальном смысле вывезенных Францией с Ближнего Востока, – а затем хранителем Королевской библиотеки. В 1701 году Галлан был назначен в Академию надписей и медалей (ныне Академия надписей и изящной словесности Института Франции). Именно назначен: тогда академики сами себя не избирали. В том же году он ушел в отставку и посвятил себя переводу «Тысячи и одной ночи», что принесло ему мировую славу и почетное место в истории науки.
После Галлана сказки «Тысячи и одной ночи» переводились на европейские языки и издавались многократно, вокруг них появилась и сформировалась даже собственная наука, которая расцвела бурным цветом в XIX веке, достигла апогея к концу века и тогда же, похоже, окончательно запуталась сама в себе. Во всяком случае, так это выглядит со стороны, сильно напоминая пресловутый «гомеровский вопрос»: был ли вообще Гомер или, если он все-таки был, не был ли он часом женщиной? Только в случае «Тысячи и одной ночи» споры ученых фольклористов-востоковедов шли не о том, был ли у сказок один автор: априори считалось, что их было много. Вот только кто они были, сочинители сказок: индийцы, персы, арабы, эллинизированные египтяне? В пользу каждой из версий писались толстые монографии, защищались диссертации.
Пишутся они и защищаются, кстати, до сих пор, но уже не так часто, как в конце XIX века, потому что на рубеже XIX и ХХ веков исследователи пришли к удобному консенсусу. Поскольку в сказках Шахерезады очевиден иранский, арабский и индийский колорит, сказки «Тысячи и одной ночи» имеют средневековое происхождение и являются общим творением народов Ближнего Востока, Средней и Южной Азии. А если еще проще, то родились они, созрели и окончательно оформились в границах Халифата, то есть арабо-мусульманского государства, возникшего в VII веке после смерти исламского пророка Мухаммеда и потом расширившегося в ходе завоеваний от Индии до северных границ современной Испании, а в XVI веке превратившегося в Османскую империю.
Во всяком случае, «арабский Геродот» X века Абу-ль Хасан aль-Масуди из Багдада упоминает книгу сказок «Тысяча и одна ночь», а следом за ним это делает в том же X веке Ибн ан-Надим из того же Багдада. Тогда же, похоже, появляются первые переводы «Тысячи и одной ночи» с персидского на арабский, причем сказок при этом стало на порядок больше, то есть к старым добавились новые, а старые от перевода на арабский язык только выиграли в литературном плане.
В XIII веке Ибн Саид из Гранады упоминает о дворце халифа в Каире, где Шахерезада якобы и рассказывала свои сказки, то есть уже тогда начались поиски истоков «Тысячи и одной ночи». В XIV веке еще один «арабский Геродот» – аль-Макризи из Каира – пишет о сказках Шахерезады как об общеизвестном факте в Египте периода мамлюков. И, наконец, в XV веке алжирский историк Ахмад аль-Маккари говорит то же самое про «Тысячу и одну ночь» в мусульманской Иберии (аль-Андалус), то есть на территории современной Испании.
Иными словами, к началу XVI века ныне литературный памятник «Тысяча и одна ночь» был весьма популярен среди неученого народа арабского халифата от его западных до восточных границ, а потом и Османской империи. Свод сказок продолжал пополняться усилиями уличных шаиров-мухаддисов (рассказчиков и чтецов), и в конце концов появились печатные «полные версии» «Тысячи и одной ночи» на арабском языке – в 1835 году булакская (Булак был тогда пригородом Каира) и калькуттская, изданная в 1839 году и переизданная там же в 1842 году.
На Востоке простому народу сказки Шахерезады нравились, чего нельзя сказать о местных профессиональных литераторах, интеллигенции и религиозных властях. Ситуация была примерно такая же, как с «Декамероном» Джованни Боккаччо, который, кстати, позаимствовал некоторые сюжеты для своих новелл из «Тысячи и одной ночи» – не в буквальном смысле у Шахерезады, просто они дошли до Европы эпохи Возрождения окольными путями.
На Западе же после появления перевода Галлана (неполного; полные тогда еще не появились) отношение к «Тысяче и одной ночи» в образованных кругах было, напротив, восторженное, в том числе и потому, что Антуан Галлан намеренно пропускал в арабских текстах скабрезные и особенно непристойные с точки зрения христианской морали места. «Приручал своих арабов, чтобы они не напугали Париж непоправимым диссонансом», как выразился Борхес в своей «Истории вечности».
Того же принципа – щадить стыдливость образованного западного читателя – придерживались и другие переводчики «Тысячи и одной ночи» на европейские языки. Одни – выправляя или просто молча пропуская некоторые особо неприличные с точки зрения общественной морали места. То есть поступали, как Галлан, который считал такие места в арабской рукописи «следствием дурного вкуса» арабских переписчиков сказок Шахерезады.
Другие, как британский востоковед Эдвард Лейн, напротив, по образному выражению Борхеса, «выискивали и преследовали их, как инквизиторы, предпочитая ряд перепуганных пояснений, набранных петитом, сбивчиво поясняющих: “Здесь я выпускаю один предосудительный эпизод. В этом месте опущено омерзительное толкование. Здесь слишком грубая и не поддающаяся переводу строка. По необходимости опускаю еще одну историю… Бездарная история о рабе Бухайте не заслуживает перевода”».
Подробно о переводчиках «Тысячи и одной ночи» можно почитать у Борхеса в уже упоминавшейся выше «Истории вечности». Но стоит коротко остановиться на одном из них – капитане Ричарде Бертоне, который, по мнению Борхеса, затеял перевод «Тысячи и одной ночи» в пику одному человеку – стыдливому ориенталисту Эдварду Лейну. Джентльмен с африканским шрамом на лице, Ричард Бертон прославился своим хаджем в обличии афганца к святым местам мусульман, куда доступ европейцам был запрещен.
Словом, был ранним и более брутальным изданием Лоуренса Аравийского: по мысли Борхеса, если Лейн переводил в пику Галлану, то Бертон – в пику Лейну. При этом если у Галлана перевод жеманный, то у Бертона он просто сальный. Хотя, как, наверное, справедливо отмечает Борхес, для бертоновских сальностей есть и более реалистичное оправдание, чем месть Лейну: «Опускать случайные удачи подлинника, если главное – передать магическую атмосферу, – не та вина, что не прощает Господь. А предложить читателям новый “Декамерон” – это такая же коммерческая операция, как и множество других». Среди других коммерческих операций подобного рода капитана Бертона – его перевод и издание в викторианской Англии «Камасутры».
Первый русский перевод «Тысячи и одной ночи», выполненный Алексеем Филатьевым с французского издания Галлана, вышел в 12 томах в 1763–1771 годах и выдержал несколько изданий. Потом, в 1889–1890 годах, был трехтомный перевод Юлии Доппельмайер (в девичестве Вердеревской) с галлановского издания. Потом — шеститомный перевод с лейновского издания, сделанный Людмилой Петровной Шелгуновой (1894). И в 1902–1903 годах вышел четырехтомный анонимный перевод на русский с французского перевода «Тысячи и одной ночи» Жозеф-Шарля Мардрюса, который Борхес похвалил за «сознательную и удачную недостоверность» и называл его успех «настолько огромным, что имя Мардрюса теперь знают даже арабисты».
В 1929–1938 годах в издательстве Academia, где председателем был Максим Горький, вышел первый русский перевод «Тысячи и одной ночи» в восьми томах непосредственно с арабского языка (калькуттского издания), сделанный выпускником Ленинградского университета Михаилом Салье, учеником известного арабиста академика Игнатия Юлиановича Крачковского, который был редактором этого перевода.
Как писал Салье, «переводчик и редактор стремились по мере сил сохранить в переводе близость к арабскому оригиналу как в отношении содержания, так и по стилю. Лишь в тех случаях, когда точная передача подлинника была несовместима с нормами русской литературной речи, от этого принципа приходилось отступать». Причем это касалось в первую очередь арабского стихосложения, где рифма должна быть одна во всем стихотворении.
Что же касается «непристойности» первоисточника, то здесь переводчик предупреждал, что «эти сказки исключительно для взрослых, переводчик остался верен стремлению показать русскому читателю “Книгу тысячи и одной ночи” такой, как она есть, и при передаче непристойных мест оригинала. В арабских сказках, как и в фольклоре других народов, вещи наивно называются своими именами, и в большинство скабрезных, с нашей точки зрения, подробностей не вкладывается порнографического смысла, все эти подробности носят характер скорее грубой шутки, чем нарочитой непристойности».
Впрочем, при огромной синонимической емкости «великого и могучего» это большой проблемы не составляло. В 1961 году Михаил Салье дополнительно перевел семь сказок, отсутствующих в тексте калькуттского издания, а также сказку об Али-Бабе. Эти сказки вышли в «Издательстве восточной литературы», в сборнике под названием «Халиф на час».
Как уже сказано выше, главные научные баталии вокруг «Тысячи и одной ночи» отгремели на рубеже XIX и XX веков, и наука о сказках Шахерезады вошла в обычные академические рамки фольклористики. Например, в современных научных публикациях прослеживаются мотивы сказок Шахерезады в творчестве Чарльза Диккенса, у которого, начиная с «Очерков Боза» (1823–1828) и заканчивая «Тайной Эдвина Друда» (1870), содержатся аллюзии и реминисценции образов «Книги тысячи и одной ночи», которую Диккенс прочитал в 11-летнем возрасте.
Например, образ разбойника Али-Бабы появляется в рождественских рассказах Диккенса. В «Рождественской песне в прозе» (1843) со встречи с Али-Бабой начинается преображение Скруджа. А в «Американских заметках» Диккенса введен образ восточного злодея из «Синдбада-морехода», жестокого и деспотичного, которому противостоит темнокожий великан, оказавшийся «прирожденным аристократом в сравнении с белым джентльменом». Хорошо еще, что в BLM об этом пока не знают.
В другом современном исследовании сказки «Тысячи и одной ночи» выступают в качестве исходного статистического материала для оценки ментальности народов Ближнего Востока, ни больше ни меньше. По этой статистике выходит, что 85,4% всех главных героев сказок Шахерезады – мужчины, 10,4% – женщины и 6,3% – дети. Наиболее популярные социальные типажи выглядят следующим образом: купцы – 33,3%, ремесленники – 27,2%, султаны и их дети – 18,7%, путешественники – 12,5%.
Подсчеты осложняет то, что на протяжении многих сказок герой меняет свое социальное положение (например, Аладдин, который из сына портного становится зятем султана, или Али-Баба, который из дровосека превращается в купца). Это, по мнению исследователей, доказывает то, что социальная мобильность на традиционном Востоке, кроме кастовой Индии, была весьма заметна, ее не сравнишь с сословной замкнутостью в феодальной Европе. Вчерашний раб нередко становится всесильным эмиром, бедняк – высокопоставленным чиновником-интеллектуалом в системе правящей бюрократии.
Что касается облика антигероя, то женщинам здесь уделяется гораздо больше внимания (29,1%): это, как правило, жены-колдуньи или старухи-сводницы. Дети также могут являться носителями отрицательных качеств (6,3%). Мужчины здесь (66,7%) представляют шестерку наиболее популярных социальных типов: ремесленник – 22,7%, вор, разбойник – 18,5%, царь, султан – 16,5%, визирь – 16%, ифрит, дух – 13,4%, купец – 12,9%. Относительно возраста негодяев можно сказать следующее: 50% – люди среднего возраста, 29,1% – молодежь до 30 лет и 18,7% – старики.
Исходя из данных математико-статистического анализа, можно сделать вывод, что наиболее оптимальным социальным типом является купец. Поощрение коммерческой жилки в характере главного героя объяснимо. Торговля способствовала возникновению и расцвету ряда арабских городов. Вчерашний кочевник, сегодняшний купец являлся пассионарием по отношению к земледельцу-крестьянину. Купец и тем более ремесленник, да и весь городской быт тесно связаны с рынком. Именно здесь широкий простор для инициативы, предприимчивости, деловой энергии.
Актуальность различных типов конфликтов такова: наиболее популярны социальные (37,5%) и бытовые (22,9%), затем – семейные (20,8%), сверхъестественные (18%) и военные (6,2%). При этом восточная ментальность весьма оригинально подходит к способу преодоления конфликта: преимущество отдается хитрости (39,5%), но часто прибегают и к конфронтации (33,5%) или компромиссу (14,5%), а вот тенденция разрешить спор через ожидание очень редка (12,5%). Инициатором конфликта, как правило, выступает антигерой (68,8%), и реже зачинщиком становится герой сказки (31,2%).
Стыд – явление в сказках достаточно частое (37,5%). Чувство стыда является характерной чертой мусульманской морали, что кажется парадоксальным, если учитывать частоту обмана… И так далее. В общем, возникает сильное искушение проделать то же самое с русскими народными сказками. Жаль только, что нельзя будет потом сравнить результаты с аналогичным исследованием американских народных сказок за скудостью набора оных, а точнее, практически полным отсутствием таковых.
Подобная социофольклористика с экстраполяцией на ментальность целых народов с недавних пор, кстати, в моде. К науке отношение она имеет весьма опосредованное, а выпустить джинна из бутылки вполне может. Так что лучше уж изучать более приземленные вопросы – например, как ориентальный мотив стал характерной чертой эпохи европейского романтизма.
|
