По мнению социологов, в основе расизма лежит реалистическая теория группового конфликта. Центральное место в этой теории занимает положение о столкновении интересов, являющееся главной причиной конфликта и способствующее восприятию угрозы, которая исходит от чужой группы. Угроза вызывает враждебность членов группы к ее источнику, усиливает ее сплоченность и ужесточает наказание для людей с отклоняющимся поведением.

Применительно к расовой дискриминации теория группового конфликта будет звучать следующим образом. Исторически белое население США обладало властью, контролировало природные ресурсы. Как доминирующая группа люди с белым цветом кожи стремились сохранить существующее положение вещей, менять заведенный порядок им было невыгодно. Однако представители темнокожего населения хотели улучшить свое положение, их действия представляли опасность для доминирующей группы.

Следовательно, расизм в данной ситуации является составным элементом идеологии, социальной политики страны. В настоящее время проводится множество исследований, направленных на изучение феномена расизма. Вследствие результатов проведенных социологических опросов среди ученых укрепилось следующее мнение. Чем лучше образование, которое получил человек, тем меньше шанс, что он будет обладать расовыми предрассудками. Это кажется вполне логичным: образованный человек понимает политические, социальные и экономические причины, послужившие истоками дискриминации, осознает опасность и возможные последствия расизма. Более того, человек с высшим образованием толерантен и обладает широким взглядом на вещи, он объективен. Он понимает, что интеллект или характер человека не зависят от цвета его кожи.

Профессор Мичиганского университета Джофри Уотке оспаривает эту теорию. Он отталкивается от теории группового конфликта и говорит: белые люди действительно рассматривают действия афроамериканцев, стремящихся добиться уравнения в правах, как опасность. Именно поэтому слова белого человека «я не хочу жить по соседству с негром» являются не следствием ограниченности мышления или страха, а поддержкой государственной идеологии, стабильности общества.

Джофри Уотке задался вопросом: если его мысли верны, то не будет ли высшее образование еще больше усугублять ситуацию? Ведь у человека, достигшего определенного статуса и занимающего свое место в обществе, гораздо больше причин для поддержания существующего порядка вещей. В своей работе профессор Уотке использовал данные опроса General Social Survey с 1972 по 2010 год. General Social Survey – это социологическое исследование, которое проводилось в США ежегодно с 1971 по 1994 год (за исключением 1979, 1981 и 1992 годов), а в настоящее время проводится раз в два года. Опрос занимает около 90 минут, в нем участвуют граждане США старше 18 лет. Вопросы, задаваемые им, касаются всех тем общественной жизни: от налоговой политики государства до веры в Бога.

Джофри Уотке включил в свою работу ответы 44873 человек, афроамериканцев среди них не было, 56% составили женщины. Средний возраст участника – 46,5 года, средняя продолжительность обучения в средних и высших учебных заведения – 12,9 года. Дата рождения варьировалась от 1883 до 1992 года. Результаты своего исследования профессор Уотке представил на 108-й ежегодной встрече Американской социологической ассоциации.

Все опрошенные были разделены на три группы в зависимости от уровня их образования. Людям были заданы четыре типа вопросов. Первый касался предрассудков относительно черного населения: участникам предлагалось оценить по семибалльной шкале, насколько те или иные качества присущи афроамериканцам (например: 1 – ленивый, 7 – трудолюбивый). Вторая группа вопросов имела целью выяснить, в какой степени люди выступают за равенство в правах (их отношение к совместному обучению детей в школе и т. п.). Также участников исследования просили оценить степень дискриминации темнокожих людей («слабая», «средняя», «сильная») и высказать свое мнение о конкретных законах, направленных против расизма.

Результаты оказались шокирующими: 38,1% белых американцев полагают, что темнокожие ленивы, 18,3% – необразованны, при этом 52,2% признают существование дискриминации и согласны, что с ней надо бороться. 29,3% не хотят иметь черных соседей, но 73,6% выступают за развитие антидискриминационного законодательства в сфере жилищной политики (open housing laws). 88,8% опрошенных утверждали, что поддерживают совместное обучение черных и белых детей, однако только 23,1% действительно хотят, чтобы их дети ездили в школу на одном автобусе с темнокожими. 71,5% признают, что афроамериканцев дискриминируют на рынке труда, но лишь 11,8% согласны с принятием законов, борющихся с этой несправедливостью.

Очевидно, что слова белых американцев расходились с их реальной позицией. Однако после анализа результатов опроса выяснилась еще одна особенность: уровень образования и степень расистских высказываний действительно связаны, но совсем не так, как считалось раньше. Профессор Уотке оказался прав: среди образованных людей процент тех, кто признает наличие проблемы расизма и заявляет о необходимости бороться с ней, гораздо выше, чем среди не получивших хорошее образование американцев. При этом процент тех из них, кто готов пойти на реальные меры и одобряет антидискриминационные законы, намного ниже. Необразованные же люди в большинстве своем, признавая проблему, поддерживают и фактическое уравнивание в правах.

Джофри Уотке, получив подтверждение своей теории, выдвигает и еще одно объяснение такой ситуации: белые американцы могут не поддерживать антирасистские меры не только для защиты и сохранения собственной привилегированности, но и просто потому, что они не заинтересованы в восстановлении социальной справедливости. Они не думают, что неравенство лучше, а просто не видят смысла что-то менять. Более того, введение новых законов предполагает усиление государственного вмешательства в некоторые сферы жизни общества, а этого никто не хочет. В общем, либерально настроенные образованные белые люди в глубине души поддерживают расизм – и, конечно, во благо общества.

В 1980–1990-е годы расизм в Европе вновь набирает силу и начинает восприниматься как феномен из сферы политики и идеологии, который используют в своих интересах новые или возродившиеся крайне правые силы. Отрывок Мишель Вевьёрка – ответ на вопрос, какой вклад может внести социолог в борьбу с этим феноменом.

В своем знаменитом исследовании о «расе и истории», заказанном ЮНЕСКО и опубликованном в 1952 году, Клод Леви-Строс констатирует, что человечество вступило в фазу всемирной цивилизации и что для сохранения разнообразия культур, из которых оно состоит, требуется признать, что каждая из них находится в особом отношении ко времени. При этом все культуры, продолжает он, подвержены ходу истории. Однако вот уже как полвека мы являемся свидетелями прямо противоположного и все более заметного явления: теперь сама история все больше оказывается продуктом современных обществ. Помимо различных «режимов историчности», которые выделяет Франсуа Артог, характеризуя особенности восприятия времени в разных обществах, меняется сама роль историчности.

История становится ставкой в игре, воспринимается как ресурс, который многочисленные группы, требующие признания драм, пережитых или будто бы пережитых их предками, стремятся мобилизовать в своих целях. В итоге расизм тоже нагружается историческими сюжетами, создает собственные концепции прошлого, которые другие группы начинают оспаривать. Он быстро взваливает на себя груз истории, в котором перемешаны лакуны памяти и концепции, которые искажают прошлое.

Следует учитывать новизну этой ситуации. В прошлом различные формы расизма, опиравшиеся на биологию или физические характеристики тех или иных групп и личностей, практически не апеллировали к истории. Сегодня же традиции памяти разных групп сталкиваются друг с другом, вступают в конкуренцию, и расизм, как и антирасизм, прибегает к истории как к своему основному орудию. Это хорошо показывает опыт Франции.

Во Франции антисемитизм, особенно после того как он вновь поднял голову в конце 1990-х, постоянно обращается к истории, и точно так же поступают его противники. Первоначально антисемитизм сосредоточился на Второй мировой войне и роли режима Виши. В 1980-х годах лидер «Национального фронта» Жан-Мари Ле Пен проявил интерес к «негационистским» тезисам Фориссона, и его антисемитские заявления много раз касались дел той эпохи. Еще одним источником ненависти к евреям стало существование Государства Израиль и все, что связано с палестино-израильским конфликтом. Здесь тоже постоянно привлекается и мобилизуется история (теперь уже не Франции, а Ближнего Востока), особенно в тех случаях, когда от легитимной защиты палестинского дела маятник качается к откровенно антисемитским лозунгам.

Не так давно в обществе начали звучать споры о колонизации, работорговле и рабстве. Эти темы поставили под сомнение весь национальный исторический нарратив, который либо не упоминал их вовсе, либо даже восхвалял отдельные их страницы, так что в феврале 2005 года был принят закон со статьей (которая затем была вычеркнута), рекомендовавшей в курсах истории рассказывать о позитивных аспектах колонизации. Мобилизация различных движений черных, а также политиков и политически активных интеллектуалов отвергла замалчивание или минимизацию травм, пережитых в эпоху рабства и колонизации, не только во имя исторической истины, но и потому, что они справедливо увидели в подобном замалчивании и минимизации один из источников современного расизма. Отказ признавать прошлое неотделим от сегодняшней, вполне конкретной, дискриминации. Утверждать, что колониальное прошлое многое дало колонизированным народам, значит не только подвергать сомнению неприемлемый характер этих событий, но и в некоторой степени – возвращаться к ним, воскрешать их через предрассудки, презрение, дискриминацию и сегрегацию. Расизм не везде и не всегда скрещивает прошлое и настоящее и не всегда привлекает на свою сторону историю с социологией. Однако всякий раз, когда подобное происходит, эта смесь делает его в два раза сильнее и опасней.

У господствующих групп вовсе нет монополии на расизм. Часто он оказывается настолько притягателен для бедных, что диктаторские, фашистские и тоталитарные режимы, демагоги или экстремистские партии с мощной популистской базой используют его в своих целях. В эпоху культурной и социальной фрагментации на множество этнорасовых групп расизм начинает пользоваться вырванными страницами истории и материалами, позаимствованными у прошлого, чтобы опереться на эти руины. Вот почему во Франции или в США признаки антисемитизма можно встретить у чернокожих, тогда как евреи порой демонстрируют антиарабский расизм или расизм направленный на черных, и эти проявления могут подпитываться дискурсом, претендующим на историчность.

Карикатурный пример такого рода – «комик» Дьедонне, который обличает мифическое участие евреев в торговле чернокожими рабами да еще вдобавок утверждает, что, говоря о холокосте, евреи хотят сохранить монополию на историческое страдание и поэтому активно противодействуют признанию таких исторических драм, как рабство и работорговля.

Социальные науки не всегда достаточно энергично сражались с расизмом и даже в прошлом внесли свой вклад в создание и распространение расистских доктрин. Чтобы в этом убедиться, достаточно пролистать первые выпуски авторитетного американского социологического журнала «American Journal of Sociology»: мы там встретим, например, статьи Фрэнсиса Гэлтона или перевод введения «Арийца» Ваше де Лапуша, одного из отцов классического расизма, не говоря уже об аналогичной американской продукции. В условиях обновления расизма у социальной позиции социолога появляется плодотворное и важное поле для приложения. Он может внести свой вклад в сражение с этим злом. Перечислим опять, но теперь уже в обратном порядке, основные тезисы этого текста.

Расизм мобилизует прошлое? Если так, то историки должны не просто откликаться на происходящие изменения, а сражаться в первых рядах, чтобы задавать вектор исторической повестки дня, чтобы дать жертвам и побежденным право голоса в историческом нарративе, чтобы провоцировать и направлять общественную дискуссию. Если во Франции конца 1970-х годов смог набрать вес «негационизм», вина за это во многом лежит на пробелах исторических исследований, посвященных нацистским лагерям смерти, –лишь конференция, организованная Раймоном Ароном и Франсуа Фюре в 1982 году, смогла отчасти заполнить эту лакуну.

Расизм глобализируется? Значит, и антирасизм должен одновременно учитывать и глобальные процессы, и контекст местных или национальных сражений, интерпретируя их в духе альтермондиализма. Вместо того чтобы втягиваться в полемику, быстро скатывающуюся к идеологии, социальные науки способны дать ответ на многие вопросы, сравнивая различный исторический опыт, достижения, поражения и трудности, рассматривая антирасизм одновременно как объект исследования и пространство для действия, активизация которого требует совместного производства знаний исследователями и активистами.

Расизм – это не просто идеологический или политический феномен, а осязаемая реальность, выражающаяся прежде всего в дискриминации? Социальные науки должны способствовать пониманию его многочисленных проявлений и вносить ясность в споры об инструментах познания, которые для этого необходимы. Так, цель социальных наук не в том, чтобы поспешно решить, следует ли «поддержать» или «осудить» статистику разнообразия, а в том, чтобы создать пространство дискуссии и показать действующим лицам, властным кругам, политическим партиям и функционерам возможные плоды подобной статистики и одновременно ее ограничения, если не потенциальные опасности.

Сегодняшний расизм настолько тлетворен, что его жертвы порой стремятся укрыться от него в пространстве идентичности, которая скатывается либо в коммунитаризм, либо в релятивизм. После сорока лет споров между универсалистами и релятивистами, «либералами» и «коммунитаристами», «республиканцами» и «демократами» социальные науки только выиграют, если помогут социальным, культурным, политическим деятелям, общественному мнению и прессе преодолеть эти оппозиции, чтобы найти новые точки соприкосновения между двумя типами ценностей. Расизм черпает силы как из общинной замкнутости, так и из проповеди слишком абстрактного универсализма – к нему приводят обе эти угрозы. Чтобы заставить его отступить, требуется приложить в разных сферах все усилия, дабы уйти от ложного выбора между универсальными ценностями и признанием различий, научившись, наоборот, примирять их друг с другом.

Наконец, расизм часто представляется как «институциональный» феномен. Роль социальных наук здесь в том, чтобы снять покров с того, что институты скрывают, показать, что за структурами скрываются конкретные деятели, и напомнить им об их ответственности. Задача исследователей – указать конкретные меры, которые смогут повлиять на функционирование организаций в направлении сокращения расизма, что требует волевого вмешательства социальных акторов изнутри организации и извне, а также благоприятных условий, например, изменений в законодательстве.

Если ученые хотят внести свой вклад в борьбу с расизмом, перед социальными науками лежит широкое поле для деятельности. Их задача не в том, чтобы раздавать советы, брать на себя роль экспертов и тем более, потакая собственному самолюбию, скатываться к обличениям, будь то американского империализма или французского республиканства. Цель исследователей – вместе с заинтересованными сторонами создавать знания, при этом не подменяя этим усилия, прикладываемые этими сторонами.

Многолетний опыт создания расовых классификаций и типологий по внешним соматическим признакам показал, что те решительно не поддаются согласованию на основе какого-либо одного разделяемого всеми специалистами подхода. С течением времени ученые не только не достигали какого-либо согласия, но, напротив, число разнообразных классификаций увеличивалось, а количество выделяемых разными авторами «рас» множилось в геометрической прогрессии. Уже к началу 1930-х годах число «рас», выделявшихся разными учеными, колебалось от 2 до 150376, а сегодня достигает 300 и более.

Собравшиеся в Москве летом 1964 года ведущие специалисты из разных стран, включая видных советских физических антропологов, разработали для ЮНЕСКО документ, в котором говорилось: «Так как географические вариации признаков, используемых в расовых классификациях, сложны и не обнаруживают резких разрывов, то эти классификации, каковы бы они ни были, не могут привести к разделению человечества на строго разграниченные категории». Позднее специалисты неоднократно демонстрировали отсутствие сколько-нибудь жесткой корреляции между разными соматическими признаками, что разрушило надежды на выделение четких наборов таких признаков, на которые бы могла опираться концепция «расы». Иными словами, классификация была признана чисто техническим приемом, помогающим в исследованиях, но отнюдь не утверждающим наличия жестких биологических категорий с четко установленными границами.

Даже российские физические антропологи, усматривающие в расах объективную реальность, признают несовпадение классификаций человечества, опирающихся на разные биологические показатели (соматические, серологические, одонтологические, дерматоглифические и пр.). Правда, А.А.Зубов объясняет, что разные системы признаков свидетельствуют о различных эволюционных этапах истории человечества, но именно это и говорит о динамическом характере «расы» и ошибочности видеть в ней застывшую во времени биологическую категорию, как то предполагает «расовая теория». Поэтому многие современные западные биологи и физические антропологи отвергают традиционные расовые классификации, так как те рассматривали фенотип как нечто статичное и неизменное, мало учитывая текущие изменения и процессы адаптации. Вот почему сегодня даже некоторые сторонники расового подхода отказываются от прежних эссенциалистских представлений о расе и подчеркивают, что «акцент в изучении расовой вариативности сдвинулся со статичного, неадаптивного, типологического и компаративистского подхода к эволюционной и генетической перспективе. Сегодня расы или основные географические группировки нашего вида рассматриваются как возникшие в ходе человеческой адаптации под влиянием отбора в разных природных условиях».

Наконец, развитие генетических исследований, показавших, что каждый так называемый «расовый признак» определяется несколькими разными генами, имеющими свои неповторимые ареалы, границы которых не совпадают, создало мощную научную опору для нового подхода и позволило сформулировать радикальный вывод о том, что «рас нет, а есть только клинальная изменчивость». Правда, клиналистский подход делает акцент лишь на единичных признаках, что неизбежно ведет к определенному редукционизму. Это уже встретило возражения, и сегодня более перспективным американским специалистам видится мультивариативный подход, учитывающий пространственное распределение нескольких полиморфных генетических особенностей. Однако и с этой точки зрения расовые категории видятся чересчур обобщенными, не позволяющими эффективно объяснять биологическое разнообразие человечества. Сегодня, опираясь на огромное количество собранного и проанализированного генетического материала, американские генетики доказывают, что «вероятность того, что человеческая история была связана с генетически относительно гомогенными группами («расами»), отличающимися по основным биологическим параметрам, не соответствует генетическим данным». В течение второй половины 1960-1970-х годах польские антропологи тоже отказались от расовой типологии, долгие годы развивавшейся известным польским антропологом Яном Чекановским.

Сегодня российский антрополог В.Е.Дерябин отстаивает идею о дискретности антропологических групп и выступает против концепции клинальной изменчивости. Однако его собственные работы говорят о том, что такие определения, как «дискретность» или «клинальная изменчивость», имеют относительный достаточно субъективный характер. Ведь, доказывая идею дискретности, Дерябин делал акцент на якобы отчетливой границе между северными и южными русскими. Но в другой своей работе он писал о том, что «это разделение не носит резкого характера. Две полярные антропологические зоны соединены целым рядом переходных вариантов, и можно сказать, что при движении с северо-востока на юго-запад черты северных европеоидов постепенно ослабевают, а признаки южных – усиливаются». То же самое наблюдается там, где русские издавна соседствуют с другими народами.

Впрочем, гораздо важнее тот факт, что своими работами Дерябин вслед за многими другими антропологами убедительно демонстрирует отсутствие строгой корреляции между антропологическим типом и языком. Так, в одном из рассмотренных им случаев как марийцы, так и башкиры оказались расколотыми между двумя разными антропологическими группами, в другом случае то же самое выявилось у финнов Финляндии, в третьем – у азербайджанцев, в четвертом – у грузин и т.д. Зато в арменоидный тип, наряду со значительной частью армян, попали греки Грузии и ассирийцы. Но армяне, живущие в Грузии, вошли в «южногрузинский вариант». Аналогичным образом, академик В.П.Алексеев, с одной стороны, писал о четырех четко выраженных антропологических типах на Кавказе, но, с другой, отмечал, что в промежуточных ареалах между ними везде встречались переходные формы, а в пределах каждого типа наблюдалась определенная географическая изменчивость. Все это говорит как об интенсивности смешанных браков между соседними этническими группами, так и о процессах смены языка. В любом случае приведенные факты свидетельствуют об отсутствии каких-либо серьезных оснований для отождествления культурно-языковых групп с биологическими популяциями.

Еще четверть века назад, опираясь на результаты новых генетических исследований, французский генетик Альбер Жакар писал: «Ответ генетики о значении слова «раса» категоричен: в отношении человека не может быть объективного и устойчивого определения этой концепции». В течение последних десятилетий этот подход завоевал признание у многих западных генетиков и физических антропологов, и его обсуждение включается в образовательные программы. В то же время американские антропологи признают, что сегодня расовая проблематика сохраняет свое значение в общественно-политическом дискурсе. Что же касается ее естественно-научного содержания, то его связывают с устаревшим типологическим подходом, который, по мнению многих американских специалистов, утратил свои эвристические потенции. Вместо этого американские генетики и физические антропологи концентрируют свое внимание на изучении биологической вариативности человечества и ее причин. При этом большая роль отводится изменчивости вследствие адаптации к условиям окружающей среды.

Любопытно, что советские физические антропологи высказывали сходные соображения еще в 1930-х годах. Например, в те годы В.В.Бунак подчеркивал условность расовых классификаций и отсутствие «чистых рас». Фактически тогда он вплотную подошел к понятию «клинальной изменчивости». Он писал: «Вместо преобладающей у животных прерывистой разграниченности форм, у человека соматическая изменчивость приобретает непрерывный характер, вариации одного типа частично заходят в область вариаций другого. Иногда внутригрупповая изменчивость достигает даже размеров межгрупповой, т.е. в пределах одной группы встречаются индивидуумы, различающиеся в такой же степени, как разные типы... Т.о., понятие раса у современного человека имеет динамический характер». Он указывал на исключительно историческое значение расовых категорий как определенного преходящего момента эволюционных изменений. Тогда же другой физический антрополог Г.И.Петров подчеркивал условность границ между расами и называл расы «исторически слагающимися категориями». И этот принцип «историзма расы» разделяется современными российскими антропологами, основывающими на нем свой подход к изучению проблем этногенеза.

Так, например, А.А.Зубов считает, что «расовое разнообразие человечества есть этап подвидовой дифференциации единого вида Homo sapiens». Для него расы – это «несформировавшиеся подвиды», причем именно динамичная история человечества не позволяет им окончательно сформироваться. В более ранней работе он пришел к выводу о том, что «различия между расами ниже подвидовых», что «весь конгломерат современных рас выступает как единое целое, единый подвид» и в этом смысле можно заключить, что «рас нет». Однако, несмотря на это, он все же счел неверным отрицать факт существования расовых различий. В другой работе он признал «некоторую условность и субъективность выделения расовых таксонов», а также и условность границ между расовыми типами. Признал он и несовершенство антропометрических методик. Однако при этом он полагал, что негативное отношение к «этнорасовым исследованиям» было вызвано скорее этическими, чем научными соображениями.

Между тем, при всей важности этической проблемы, вовсе не она служит главной причиной охлаждения многих западных исследователей к понятию «расы». Например, останавливаясь на случае с К.Куном, американские антропологи отмечают, что «он подвергся нападкам с научных позиций, которые, сохраняя свою правомочность, имели социальную мотивацию». Сегодня существует огромная критическая литература, показывающая не только слабость многих популярных прежде методик и интерпретаций, но и случаи прямых подлогов и манипуляций, свойственных «научному расизму». Зубов совершенно правильно подчеркивал отсутствие жесткой связи между реальной этнической группой и «расовым типом» и отмечал статистический характер такой связи. Речь может идти лишь о сгустках каких-либо биологических особенностей, но их связь с этничностью является весьма опосредованной и неопределенной. Поэтому в середине 1990-х годов, подводя итог обсуждению термина «раса», Зубов счел его устаревшим и предложил заменить его понятием «антропологический тип». Однако в более поздней работе он снова объявил расу «объективной биологической реальностью».

Некоторые современные генетики также придерживаются консервативной позиции и полагают, что расы реально существуют. Однако и для них расы представляются большими популяциями в пределах одного вида. При этом они соглашаются с радикалами в том, что, во-первых, наибольшие генетические различия (более 80%) отмечаются именно внутри больших рас, а не между ними, а во-вторых, расы не являются абсолютными изолятами, и между ними существуют переходные группы, т.е. наблюдается все та же клинальная изменчивость. Выяснилось, что популяции отличаются не какими-то уникальными генотипами, а в основном лишь частотой тех или иных аллелей. Кроме того, расовые различия оказались связанными с генетически инертными показателями, не влияющими на основные биологические функции людей. В целом же отдельные индивиды, к какой бы расе они ни относились, меньше отличаются друг от друга генетически, чем шимпанзе из одного стада. По заключению генетиков, «расы и внутрирасовые этнические группы – хотя и реальная, но не застывшая категория, не разделяющая людей по существенным, глубинным биологическим свойствам. Этническая, в том числе расовая принадлежность – понятие историческое, эволюционное... Генетические различия между расами и другими этническими группами существуют, но они не столь значительны, чтобы свидетельствовать о биологическом неравенстве: они эволюционно возникли и способны эволюционно изменяться».

Расизм – тема бесконечных дебатов, а также традиционное исследовательское поле социологов и социальных активистов. А что могут рассказать о нём нейронауки? Весь последний век тема расизма, как и в целом (не)толерантности, звучит со всё возрастающей частотой. Стремящийся к светлому будущему мир пытается отбросить предубеждения и признать всеобщее равенство. Но почему эта борьба так долга и так нелегка? Может быть, расовое противостояние – это не социально взращённые предрассудки, а естественный физиологический механизм?

Нейронауки решили выяснить, присутствуют ли расовые предубеждения на нейрофизиологическом уровне (они любят вторгаться в сферу социальных отношений и по-своему их объяснять). Исследовать расовые предубеждения в 2010 году взялись итальянские психологи под руководством Алессио Авенанти, и сделать они это решили на примере болевой эмпатии. Они, конечно, не единственные, но пример показательный.

Дело в том, что когда мы наблюдаем кого-то, испытывающего боль, наши мозг и тело реагируют так, будто мы сами подвергаемся болевому воздействию. Эта реакция обычно довольно слаба, поэтому засечь её можно только при помощи специального оборудования. Болевая эмпатия – одно из самых базовых и автоматичных проявлений активного резонанса, в котором мы находимся с другими людьми.

Исследователи придумали такой эксперимент: испытуемому демонстрировали видео с белой либо черной рукой, которую протыкали шприцем. В момент укола при помощи транскраниальной магнитной стимуляции (ТМС) замерялась нейронная активность, идущая от мозга к руке самого испытуемого. Когда человек испытывает боль, в нервных путях, проходящих через головной и спинной мозг, наблюдается специфическая (ингибиторная) нейронная активность. Такая же реакция, только в более слабом виде, появляется, когда мы наблюдаем чужую боль – то есть, в процессе эмпатической реакции.

Результаты демонстрировали наиболее сильную ингибиторную реакцию на видео протыкаемой шприцем руки, когда она принадлежала актёру той же расы (белая – у белых и чёрная – у чёрных участников эксперимента). Схожие результаты были получены и в других исследованиях, где вместо кортикоспинальной реакции болевую эмпатию оценивали непосредственно по картине мозга – например, при помощи фМРТ или ЭЭГ. Эти результаты позволяют утверждать, что эмпатическая реакция на людей своей расы у нас выше, чем на людей другой расы.

Получается, что ничего не поделаешь: расизм у нас в крови (точнее, в мозгу)? Нет, это ещё не всё. Эксперимент на этом не закончился. Исследователи задались вопросом: что именно не так с рукой другого цвета? Дело ли в каких-то предубеждениях по отношению к её владельцу, или просто в том, что она внешне меньше похожа на руку самого испытуемого? Если верно второе, то такая же реакция должна наблюдаться на любую непохожую руку.

Чтобы выяснить это, подгруппе испытуемых показали такие же видео, но с фиолетовой рукой. В результате выяснилось, что эмпатическая реакция на неё у представителей обеих рас ниже, чем на свою расу, но выше, чем на другую расу! И это при том, что все они сходились во мнении, что такая рука меньше всего похожа на их собственную. В чём же дело? Почему эмпатия по отношению к необычно, искусственно выглядящей руке у нас выше, чем по отношению к руке вполне реального человека другой расы?

Авторы утверждают, что дело в социальном противостоянии групп. Эволюция нас научила, что группой выжить легче, чем в одиночку. Группе легче и еду добыть, и защититься. Более того, группа функционирует гораздо лучше, если внутри неё хорошо развиты эмпатия, взаимопомощь, доверие, альтруизм. Поэтому у нас высокая эмпатическая реакция на социально близких индивидов: родственников, друзей, единомышленников.

С другой стороны, выживание требует борьбы с остальными группами за ресурсы. И борьба эта не подразумевает ни эмпатии, ни доверия по отношению к «чужакам». Как следствие, наша эмпатическая реакция ниже на тех, кому мы себя по тем или иным причинам мысленно противопоставляем. В случае же фиолетовой руки никакого социального противостояния нет, поэтому и реакция на неё выше.

В социальных науках вся эта история отражена в дихотомии «свой/чужой». Каждый из нас является частью каких-то социальных групп: соседи, одноклассники, футбольные фанаты, музыкальная тусовка, криминальная группирвока, этнос, гендер, поколение и так далее. И у каждой социальной группы – ну или подавляющего их большинства – есть чуждые, противопоставленные ей социальные группы (социологи их иногда красиво называют «символическими Другими»).

Фанаты «Зенита» противопоставляют себя не жителям Васильевского острова, а фанатам «Спартака»; русские противопоставляют себя не индейцам, а американцам; студенты – не вахтёрам, а профессорам. Дело тут не в объективных различиях, а в субъективно переживаемой… условной борьбе за какие-нибудь условные ресурсы (на самом деле, это довольно примитивный подход к социальным группам, но статья не об этом).

Получается, что такая же разница в эмпатии будет наблюдаться между любыми противопоставленными друг другу социальными группами. Что и было продемонстрировано во множестве исследований, заменивших чёрных/белых на другие этнические группы – корейцев и американцев, китайцев и европеоидов – или, к примеру, на фанатов конкурирующих футбольных команд. К слову, далеко не все подобные эксперименты вызывали болевую эмпатию способом, описанным выше.

В эксперименте с китайцами и европеодами на видео изображалась не рука, а лицо, но всё так же подвергаемое пытке шприцем. Футбольным фанатам, с другой стороны, предлагалось вживую понаблюдать, как их товарищи или соперники получают болезненные электрические разряды (в лучших традициях эксперимента Милгрэма). И нельзя забывать, что болевая эмпатия – не единственный вид эмпатии. Корейцы с американцами рассматривали фотографии людей своей и чужой расы, пребывающих в эмоционально трагичных либо нейтральных ситуациях. Вместо сенсомоторного резонанса, как в случае с болевой эмпатией, трагичные фотографии вызывают чисто эмоциональный резонанс. Ещё одно проявление эмпатии – автоматическая имитация движений (её можно назвать моторной эмпатией). Большой блок исследований демонстрирует влияние расы наблюдаемого человека на нашу способность имитировать и, наоборот, подавлять автоматическую имитацию его действий.

Всё большую популярность набирает сфера исследований, пытающихся повлиять на межгрупповые предубеждения. Один из опробованных инструментов снижения расовых предубеждений – виртуальная реальность. Виртуальная реальность позволяет поместить испытуемого непосредственно в чуждое тело, что, согласно результатам экспериментов, положительно влияет на восприятие другой расы.

Во время действия режима апартеида в ЮАР нередко возникала необходимость точного отнесения человека к категории «белых» или «цветных». Одним из инструментов решения проблемы был простой карандаш: его вставляли в волосы испытуемого, а затем просили его наклонить голову. Если карандаш не выпадал из волос, считалось, что они имеют достаточную степень курчавости для записи человека в категорию «цветных». Бывали случаи, когда по результатам карандашного теста разделяли членов одной семьи, которые не могли больше проживать вместе.

Олимпийские игры 1936 года в Берлине должны были, по мысли Гитлера, доказать всему миру превосходство немецких атлетов и арийской расы в целом. Эти планы нарушил американский чернокожий спортсмен Джесси Оуэнс, выигравший четыре золотые медали в беге и прыжках. Гитлер не пожал ему руки, хотя это не касалось лично Оуэнса – фюрер в принципе отказался обмениваться рукопожатием с победителями из других стран, но после Олимпиады послал всем им памятные письма со своей фотографией. А вот президент США Франклин Делано Рузвельт никак не поощрил чемпиона – ни приглашением в Белый Дом, ни даже телеграммой.

В 1948 году Верховный суд США признал незаконными коллективные договоры собственников недвижимости, которые поддерживали расовую сегрегацию. Однако опасения белого населения перед цветным никуда не делись, чем умело пользовались агентства недвижимости. Как только в один из домов квартала въезжала чёрная семья, белые соседи стремились продавать свои дома дешевле рыночной стоимости, опасаясь скорого обвала цен. Агенты скупали эту недвижимость и продавали цветным по ценам уже выше рынка, так как в большинстве случаев цветные покупатели не удовлетворяли требованиям банков по ипотечным кредитам и были вынуждены покупать дома в рассрочку. Эта схема, именуемая блокбастингом, была распространена вплоть до 1980-х годов.

Во второй половине 19 века в Европе и Северной Америке началось бурное развитие зоопарков. Помимо животных, владельцы зоопарков охотно размещали в вольерах людей – обычно в виде целых деревень «примитивных» негров, эскимосов, индейцев. Нередко отдельных негров помещали в павильон с обезьянами, представляя их как переходное звено от животных к цивилизованному белому человеку. С течением 20 века подобных выставок становилось всё меньше, но даже в 1958 году на Всемирной выставке в Брюсселе была представлена конголезская деревня. Этнические поселения в зоопарках можно увидеть и в наше время, например, в 2005 году в Лондоне, однако теперь люди селятся в них на обычных трудовых или добровольных началах.

В некоторых голливудских фильмах о Второй Мировой войне можно увидеть, что американские солдаты разных рас сражаются бок о бок. Это не соответствует действительности, так как расовую сегрегацию в армии США отменили только в 1948 году. Деление по расовому признаку сыграло роль и в строительстве Пентагона, происходившем в 1942 году – там были построены отдельные туалеты для белых и для чёрных, и общее количество туалетов было в два раза больше нужного. Правда, таблички «для белых» и «для чёрных» повешены так и не были благодаря вмешательству президента Рузвельта.

Мы, люди XXI столетия, перед глазами которых прошло столько ужасающих картин человеческой жестокости и несправедливости, – жесточайшие войны, угнетение и эксплуатация разных народов – не можем не задавать себе вопроса: каковы причины этих ужасных фактов? Ведь несмотря на значительный рост населения нашей планеты, специально изучавшие этот вопрос ученые с очевидностью доказали, что в настоящий момент ресурсы земли могут с избытком прокормить и обеспечить человечество. Следовательно, на пути к достижению свободы, справедливости и мира на земле стоят исторически сложившаяся несправедливость социального устройства и заблуждения человека. Среди разных заблуждений на одно из первых мест в последнее время выдвинулась расистская идеология, принятая на вооружение нацистами, фашистами и другими темными силами, появившимися на мировой арене в нашем столетии. Благодаря им расистские «теории» превратились в каннибальскую практику, принесшую миру неисчислимые страдания, погубившую миллионы невинных жизней, посеявшую страх и недоверие между народами на многие годы.